Год назад, встретившись случайно в «Медведе», генерал и тогда еще статский советник объяснились. Снова была нехорошая беседа, но в конце ее Енгалычев сказал:

— Помнишь, в Нижнем я обещал тебе, что это будет великий государь? И скажи теперь, положа руку на сердце — разве я не прав?

— Получается, Иван, что цель оправдывает средства?

— А так всегда было в жизни, Паша. И очень странно, что ты, выслуживший чин пятого класса не в Палате мер и весов, а в полиции, до сих пор этого не понял. Перечти Макиавелли. А про себя повторю: для блага России хоть с чертом сведусь, рога надену! И опыт показывает, что стране сделалось лучше после того, как мы расчистили ей путь к оздоровлению. Грех на душу взяли, но заради того, для кого ничего не жалко. Ты, Паша, чистоплюй; всё в дерьме вымазаться боишься. Не Родину в себе любишь, а себя в Родине. Чтобы со спокойной совестью сидеть потом в кресле-качалке и чаи с вареньем гонять… А дела тебе нет до того, что старость твою покойную обеспечил Иван Енгалычев. Тяжкой жертвой. Ты же смотришь на меня, как на золотаря — с презрением. Ишь, чистенький…

Расстались они тогда холодно, но обоим после объяснения сделалось легче. И вот теперь снова сводит их на одной дорожке какая-то тайна.

Благово, осторожно ощупывая во рту языком новую пломбу — не вылетела ли от беготни? — вошел в подъезд особняка в Мытнинском переулке. На входе его встретил крепкий молодец в коломянковой паре, на вид конторщик дома, но с очень уж прямой спиной.

— К кому изволите, сударь?

— Мне нужно видеть Ивана Филипповича Енгалычева.

— Здесь, сударь, такие не проживают; вы изволили ошибиться.

— Вы, любезный, передайте там, кому следует, лучше всего самому Ивану Филипповичу, что действительный статский советник Благово желает весьма срочно с ним встретиться; дело крайне важное, — отрезал вице-директор, и решительно уселся на единственный в вестибюле стул. Однако конторщик и ухом не повел.

— Еще раз вам говорю, ваше превосходительство, что такового господина здесь нет и никогда не было. Покиньте наше строение, иначе я буду принужден вызвать полицию.

— Да она уже здесь, — Благово сунул несговорчивому молодцу свою визитную карту. Тот прочитал, подумал немного и нажал кнопку звонка на стене за своей спиной. Немедленно открылась боковая дверь и вышел еще один «конторщик», постарше, с седой бородой.

— Вот, просят срочной встречи с Иваном Филипповичем.

Седобородый молча изучающе посмотрел на нежданного гостя, прочитал должность на визитке, кивнул и не спеша полез по жутко скрипящей лестнице на второй этаж. Через минуту вниз скатился подвижный, как шарик ртути, Енгалычев и с неподдельной радостью раскрыл объятья:

— Паша! Радость-то какая! Коньячку не побрезгуешь?

Они прошли рука об руку весь второй этаж. Несколько комнат, в которых сидят и что-то пишут с десяток мужчин среднего возраста; стучит одинокая пишущая машина, сторож в домашних туфлях несет кому-то чай с лимоном. Все обыденно и скучновато, как в торговом предприятии.

Заведя Благово в небольшой кабинет в конце коридора, Енгалычев быстро убрал в ящик бумаги со стола, усадил гостя в кресло, налил коньяку в серебряные получарки и наконец спросил буднично:

— Как ты меня нашел? Это место секретное.

— Я шел сегодня по пятам за твоим «хвостом», и пришел сюда. Вот какая, Вань, история…

И Павел Афанасьевич подробно рассказал хозяину засекреченного кабинета все сегодняшние свои приключения. Когда дошел до «Трех Иванов», то посвятил Енгалычева заодно и в детали операции по внедрению Лыкова в банду, поведал о зарезанных беременных женщинах, высочайшем поручении и первых рапортах «демона». Получился запутанный клубок, в котором причудливо переплелись военная разведка, Департамент полиции, уголовные преступники, Охранное отделение и чей-то «малый двор».

Енгалычев слушал молча, не перебивая.

— Ты говоришь, у кучера на плаще был малиновый кант? Не красный, а именно малиновый?

— Да, а на дверце кареты государственный герб.

— Значит, кучер великого князя Владимира Александровича, любимого брата государя. Этот-то как сюда затесался? Не может быть от князя ничего дурного: он боевой генерал, кавалер Георгиевского креста, командующий всей гвардией. В войсках его любят! Нет, тут кто-то мелкий шельмует…

— Скажи тогда, для чего людям Судейкина следить за тобой, а потом идти встречаться с уголовным преступником Лобовым?

— Хороший вопрос. Когда-нибудь я тебе на него отвечу, обещаю. Вот что, Паша! Давай разбираться во всем этом клубке вместе. Коли уж ты, на мое везение, оказался в это втянут… За мной все-таки мощная секретная служба и прямой выход на государя. Плеве пока ничего не рассказывай — он приятель Порфирьича. Судейкин сейчас сильная фигура: он полностью подчинил себе вашего министра, запугав его байками про террористов. Толстой, старый дристун, хоть и не любит подполковника, но искренне уверовал, что бомбистов у нас целые орды. И что спасти его сиятельство от них способен только инспектор секретной полиции. Хотя по нашим данным — а я им доверяю больше — никаких бомбистов в России уже давно не осталось. Все или лежат в земле, или сидят за решёткой, или обретаются по парижам. Но Судейкин заслуженный офицер и ловкий человек; подозревать его в чем либо вредоносном преждевременно. Скорее всего, это только частный бакшиш полячишки Збышко-Загуры…

— Я считал, что поляков не принимают на службу в Корпус жандармов.

— Во-первых, не принимают католиков, а диссиденты[104]служат. Во-вторых, католик не может быть офицером Корпуса, но чиновником Охранного отделения — вполне. Но вообще с панами надо бы поосторожнее: очень озлоблены на Россию. По нашей линии мы часто их замечаем на тайной службе то немцам, то англичанам. А вчера майор Таубе — помнишь его? — прислал из Ташкента донесение: он подозревает одного офицера-поляка в шпионаже. Представляешь? Офицер! Присягу давал! Вот такие они: гадя России, считают, что приближают свободу Польши, и все средства для этого им хороши. А уж если они проникли в Охранное отделение… Поэтому давай так: расследуй сие мутное дело без осведомления начальства, держи меня в курсе всего и береги Лыкова. А я потяну за ниточку клубка со своего конца.

Придя уже к вечеру в свой кабинет, Благово спросил чаю, обложился бумагами и начал думать. Надобно сначала, решил он, собрать побольше сведений об основных фигурантах дела; тогда, глядишь, то, что их связывает, проявится само собой.

Итак, великий князь Владимир Александрович. Генерал от инфантерии, командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа. Фигура! Третий сын покойного государя; при отсутствии детей у нынешнего императора был бы наследником престола. На войне с турками командовал 12-м армейским корпусом, отличился в боях между Ломом и Янтром. В гвардии весьма популярен. Помимо военных занятий, великий князь является так же президентом Императорской Академии художеств; коллекционер, меценат и покровитель живописцев. И наконец, по общему мнению, Владимир Александрович — самый умный и способный из ныне здравствующих сыновей Александра Второго. Он на голову выше не только сухопутного адмирала Алексея и младших братьев — Сергея и Павла, но и, откровенно говоря, самого государя императора Александра Александровича. Не то, чтобы царь-батюшка был у нас совсем дурачок, нет; но — не далёк, не далёк… Здравого смысла, слава Богу, хватает, но вот того, что называется интеллектом, интуицией, вдохновением — нет и в помине. Хваленая императорская воля — миф; будучи человеком осведомленным, Благово хорошо знал о вихляниях Александра Третьего в вопросах, например, внешней политики. То немцы для нас лучше всех, то уже французы, потом болгары, а то вдруг оказывается, что ближе черногорцев нет у России друзей! Бедняга Гирс замучался объяснять Западу очередные царевы капризы. Зато во внутренней политике все ясно! Вопрос только, не сорвет ли рано или поздно крышку с котла, именуемого страной, от чрезмерного усердия по закручиванию гаек…