электрическую компанию инженером. После Освобождения его с большим трудом отыскали люди 701-го и предложили ему снова стать дешифровщиком. Взломав множество n-ских шифров средней сложности, он заслужил репутацию одного из лучших сотрудников отдела. Но два года тому назад он, увы, заболел шизофренией, и за одну ночь из героя, которым восхищались, превратился в безумца, которого боялись: он сквернословил и орал на всех, кого видел, иногда даже распускал руки. Говорят, среди тех, у кого шизофрения проявляется в острой форме, особенно среди буйнопомешанных (в простонародье – «буйных»), высокий процент выздоравливающих. Но поскольку больной слишком много знал, был посвящен в удивительные тайны, никто так и не осмелился взять на себя ответственность и отпустить его в психлечебницу; пришлось положить его в больницу, закрепленную за 701-м отделом, где его лечил обычный терапевт, наскоро набравшийся знаний по психиатрии у приглашенных специалистов. Ничего хорошего из этого не вышло. Пациент, правда, успокоился, затих, но как-то уж слишком: целыми днями он просился играть в шахматы, ничего больше не хотел, да и не мог – говоря простыми словами, был «буйным», стал «дурачком».

На самом деле до болезни он не умел играть в сянци, но из больницы вышел виртуозным шахматистом. Обучил его лечащий врач; специалисты впоследствии подтвердили: лечение пошло насмарку оттого, что врач слишком рано увлек больного игрой. По словам одного эксперта, подобно тому, как голодавшего нельзя разом кормить досыта, такого больного ни в коем случае нельзя в начале лечения нагружать мыслительной работой – иначе велика опасность, что его мозг зациклится на одном действии и уже не сможет выбраться из ловушки. Но откуда это было знать простому терапевту? Он был заядлым шахматистом и часто играл с пациентами. Однажды, обнаружив, что его подопечный усвоил правила игры, он счел это добрым знаком и с тех пор регулярно затеивал партии в сянци – чтобы, так сказать, закрепить успех, – но случилась беда, и знаменитый дешифровщик, у которого были прежде все шансы выздороветь, стал Шахматным Идиотом. В некотором смысле, больной пострадал из-за медицинской халатности, но что тут можно было поделать? От врача и так требовали невозможного, как говорят в народе, «гнали утку на насест»: не свалится – хорошо, упадет – ну, разве ж можно ее винить? Нет, конечно. Винить оставалось лишь профессию Шахматного Идиота, тайны, которые его окружали. Из-за секретности своей работы он был обречен впредь коротать жизнь инвалида – ментального инвалида – в скрытой от посторонних глаз горной долине. И если за игрой былой интеллект еще пробуждался, то в остальное время он был не выше, чем у умной собаки: прикрикнешь на человека – он убегает, улыбнешься ему – он ластится. Заняться Шахматному Идиоту было нечем, и он целыми днями блуждал по северному двору точно несчастный диковинный призрак. Теперь этот призрак преследовал Жун Цзиньчжэня.

В отличие от других, Жун Цзиньчжэнь не пытался от него избавиться.

А ведь это было бы так просто: всего-то и требовалось, что скорчить рожу да пару раз рявкнуть. Но он никогда этого не делал – не прятался от Шахматного Идиота, не кричал на него, не смотрел косо. Он держал себя с ним точно так же, как со всеми прочими: не тепло и не холодно, не ставя себя ни выше, ни ниже, так, будто ему все безразлично. Шахматный Идиот вился вокруг него, вился, и тот садился играть.

Играть.

Играть!

Никто не знал, зачем он это делал – от жалости к Шахматному Идиоту или от восхищения его мастерством. Как бы то ни было, у дешифровщика нет времени на игры; Шахматный Идиот был одержим работой, это отчасти и свело его с ума – воздушный шарик ведь тоже лопается, если его слишком сильно надуть. Другими словами, поведение Жун Цзиньчжэня наводило на мысль: либо ему наплевать на работу, либо он сам безумец, раз думает, что можно добиться чего-то играючи.

К слову, первое предположение (Жун Цзиньчжэню наплевать на работу) вскоре будто бы подтвердилось. Пришло письмо от Залеского.

6

Семь лет назад, уезжая впопыхах со всей семьей в N-ию, Залеский и представить не мог, что однажды повезет обратно останки и душу кого-то из родных. Между тем это было совершенно необходимо. До переезда теща ничем не болела, но непривычный климат и растущая день ото дня тоска по родине подточили ее здоровье. Предчувствуя, что вот-вот умрет на чужбине, она стала просить вернуть ее домой, да так горячо, как не просила еще ни одна китайская старушка.

А дом где?

В Китае!

В стране, на которую в то время была направлена половина стволов N-ии!

Что и говорить, уважить просьбу тещи было нелегко, и Залеский отказал ей. Но тут взбунтовался суровый тесть, тот самый «аристократ местного разлива»: приставил к своему горлу блестящий нож и пригрозил, что зарежет себя, если Залеский не сделает так, как ему велят. Залеский понял, что угодил в чертов порочный круг, остается лишь лезть черт-те как в этот чертов капкан! Можно было не сомневаться, тесть разбушевался – так, что готов был прирезать себя на месте, – оттого, что понимал: нынешняя просьба супруги станет со временем и его просьбой. И теперь, зажав у горла нож, он заявил зятю: если сегодня его спасли, чтобы завтра он подох на чужбине, – такой жизни ему не надо, лучше уж он сразу помрет, вместе со старухой!

И пусть для Залеского желание старого помещика вернуться в Китай оставалось загадкой, причудой, какое это имело значение? Какая разница, причуда или нет, если лезвие вот-вот обагрится кровью? Пришлось выполнять просьбу, не понимая, но выполнять, черте-те как, притом самому. Наслушавшись n-ской пропаганды, никто в семье, включая его жену, уже почти не верил, что из Китая можно вернуться живым. И вот весной Залеский повез ослабшую тещу на малую родину – самолетом, поездом, машиной. Когда ее укладывали в автомобиль, на котором они должны были добраться до деревни, она, услышав от водителя родной говор, вдруг радостно открыла глаза и тут же умиротворенно закрыла – уже навсегда. Что значит «жизнь висит на волоске»? А то и значит: знакомый говор, как нож, разрубил волосок, и жизнь развеялась по ветру.

На обратном пути Залеский проезжал через Ч., однако зайти в университет Н. ему не удалось. Его во всем ограничивали; сложно сказать, чья сторона выдвигала требования, только за Залеским следовали как тень двое сопровождающих, первый от Китая, второй от N-ии. Эти двое вели его, точно на поводке, управляли