Нагуляв аппетит, Цимбаларь отправился к Парамоновне. Но на сей раз обед был удивительно скромным – перловая каша, холодец, остатки вчерашних пирогов. Столь наплевательское отношение к стряпне хлебосольной хозяйке было совсем не свойственно.

Впрочем, причина этой нерадивости выяснилась очень скоро. Старуха, уже заработавшая сегодня пятьдесят долларов – сумму, по её понятиям, баснословную, – теперь старательно вспоминала слышанные в далёком детстве песни, сказки и прибаутки своего народа.

– Чем же ваши частушки так понравились заезжей барыне? – поинтересовался Цимбаларь, без всякого энтузиазма ковыряя холодец, больше похожий на ещё не застывший столярный клей.

– А всем, – похвасталась Парамоновна. – В особенности словами.

– Неужто она по-зырянски понимает?

– Где уж ей. Да я потом перевела. Вот уж хохотала! Чуть не лопнула… Хочешь – я и тебе пропою?

Песни были слабой альтернативой сытному обеду, но Цимбаларь из приличия согласился.

Старуха немедленно приняла позу, приличествующую знаменитой частушечнице – приподняла плечи и ухватилась за кончики головного платка, – после чего закатила глаза и визгливым голосом пропела:

Девки бегали по льду,

Простудили ерунду.

А без этой ерынды

Ни туды и ни сюды.

Не дождавшись от Цимбаларя похвалы, она с прежним надрывом продолжала:

На окошке два цветка,

Голубой да аленький.

Милому давать не буду,

Сам возьмёт – не маленький.

Мой милёнок генерал

Лечь-отжаться приказал.

Я легла, а он забрался

На меня и отжимался.

– Частушки весьма забавные, – заметил Цимбаларь. – Хотя и не совсем пристойные. Вот не думал, что зыряне были такими весельчаками.

– Ты что! – Парамоновна замахала на него руками. – Нас частушкам русские научили. Мы таковской стыдобушки отродясь не знали… Да это ещё детские забавы! Ты дальше слушай.

Взмахнув платочком, старуха пустилась в пляс.

Укуси меня за ухо,

Укуси меня за грудь,

А когда я буду голой,

Укуси за что-нибудь.

Ах ты, Ваня, милый Ваня,

Своё счастье ты проспал.

Сколько раз тебе давала,

Ты ни разу не попал.

Не ругай меня, мамаша,

Что в подоле принесла.

Богородица-то наша

Тоже в девках родила.

– Ну это уже вообще! – покачал головой Цимбаларь. – Неужели подобная похабщина могла заинтересовать сотрудницу серьёзного научно-исследовательского института?

– То, что я тебе сейчас пропела, её как раз таки и не заинтересовало, – продолжая приплясывать, пояснила Парамоновна. – Глянулись ей совсем другие частушки. Тебе я их петь стесняюсь. Ну если только самые безобидные…

Как на нашем огороде

Выросла вдруг жопа.

Жирная, мясистая,

Местами волосистая.

Полюбила тракториста,

Как-то раз ему дала.

Целый месяц сиськи мыла

И соляркою ссала.

Мой милёнок тракторист,

Ну а я доярочка.

Он в мазуте, я в говне,

Чем же мы не парочка?

– Браво, браво! – Цимбаларь захлопал в ладоши. – Даже не предполагал, что в вас таятся такие таланты… Кстати, давно хотел вас спросить. Говорят, что вы были одной из последних, кто видел Черенкова живым?

– Ага, видела, – подтвердила Парамоновна. – Я к нему вечерком забежала, сказать, что завтра позже приду. А он в это время бриться кончил и одеколонился. Очень уж от него опиумом шибко пахло.

– Чем-чем? – не понял Цимбаларь.

– Опиумом, – с важным видом объяснила старуха. – Деколон такой. Ненашенский.

– А-а-а, – понимающе кивнул Цимбаларь. – Он случайно не к Ложкину в гости собирался?

– Нет, там уже давно гуляли.

– Тогда куда же?

– Я сама над этим долго кумекала. Да так ничего и не раскумекала. Мужик как волк. Ему главное – на охоту выйти. А про то, куда потом ноги принесут, он не думает.

– Какие отношения были у Черенкова с Ложкиным?

– Обыкновенные. Заискивал перед ним Ложкин.

– Не ссорились, значит?

– Нет.

– А как с другими деревенскими?

– Ну как тебе сказать… Он особняком держался. Власть всё-таки… Хотя иных выделял. С батюшкой нашим дружбу водил.

– Что вы говорите! – удивился Цимбаларь. – А я-то думал, что он был безбожником.

– Нет, на службу наведывался. Случалось, и причащался.

– Ну а с женщинами как у него дело обстояло?

– Ох, не хочу сплетни разводить! – Такая преамбула, по-видимому, означала, что именно сплетнями она сейчас и займётся. – Кобель он был, между нами говоря. К библиотекарше наведывался, а учителке тайком ребёночка сделал.

– Вот это да! – Цимбаларь и вправду был ошарашен. – А не могло ли убийство Черенкова быть местью за Решетникову?

– Кто же за сироту отомстит… – пригорюнилась старуха. – Она всё больше с малыми детушками водилась, на взрослых глаза поднять не смела. Боялась нас, дикарей.

– Ну ладно, – Цимбаларь встал. – Не буду отвлекать вас от творческого процесса. Спасибо за обед. Но в следующий раз лучше опять налепите пельменей. С медвежатиной.

Он поспешил на опорный пункт, включил компьютер и отыскал материалы, касающиеся Решетниковой. Вывод патологоанатомов был краток и разночтений не допускал: смерть наступила в результате отравления гемотоксическими медикаментозными веществами, предположительно ацетилсалициловой кислотой. Исследование внутренних органов по просьбе родственников не проводилось.

Когда окончательно стемнело, Цимбаларь сделал вылазку к магазину. На сторожевой пост только что заступил Борька Ширяев, чуть-чуть более весёлый, чем обычно.

– Кроме истопника, никого к магазину не подпускать, – наставительным тоном произнёс Цимбаларь. – И учти, я дверь на всякий случай опечатал.

– Не изволь беспокоиться, товарищ майор, – Борька скорчил дурашливую гримасу. – Всё будет в самом лучшем виде. Мимо меня даже мышь не проскочит.

– Мыши пусть себе скачут. А за людьми присматривай. О ком речь, ты, наверное, догадываешься. Часа в два ночи я тебя сменю.

– Да зачем тебе лишние хлопоты! Отдыхай спокойненько. Как-нибудь до утра перебьюсь. Меня в зоне, бывало, в карцер сажали. Температура та же самая, что и снаружи. Ничего! И по двое суток сиживал, и по трое. Это при лагерной-то кормёжке. А здесь красотища! Шкалик принял – и дальше сторожи. Пусть теперь мне лагерные вертухаи на вышках завидуют.