— А ты сейчас успокоишься. — В голосе женщины появились металлические ноты, и Альваро удивленно приподнял бровь. Надо же, а у него сложилось впечатление, что матушка клиента — женщина недалекого ума и не самого сильного склада характера.

— Успокоишься, — повторила она, — и пойдешь к брату. Ты попросишь у него прощения за утрешнюю ссору. Ты ведь на самом деле не думаешь, что он…

— Извращенец и содомит? Матушка, право слово!

Вторая пощечина заставила Мануэля замолчать.

— Не имеет значения, что я думаю, — с бесконечным терпением произнесла женщина. — Сейчас важно, что думает он. Чего ты добился, обвиняя брата в… таком? Или ты полагал, что он испугается твоих криков и оплатит твои долги? Мануэль, я начинаю бояться, что, оделив тебя внешностью, господь забыл о голове. Твой отец тоже никогда не был способен думать ни о чем, кроме своих приятелей и потаскух. Хоть раз в жизни сделай над собою усилие… Бери пример с сестры.

— Лукреция — дура.

— Лучше быть состоятельной дурой, чем бедным умным гордецом.

Альваро лишь головой покачал: чем дальше, тем интересней становилось дело. Он лег на подоконник и, выскользнув из комнаты, распластался на карнизе, к счастью, довольно широком. Подумалось, что после этаких экзерсисов его, почти чистая рубашка, вновь окажется заляпана, да не чем-нибудь, а птичьим дерьмом, но дальнейшая беседа всецело отвлекла Альваро от печальных мыслей.

— Мануэль. — Теперь женщина говорила ласково, утешая. — Ты же понимаешь, что теперь мы зависим от Диего… Он не злопамятен. Если ты раскаешься…

Тут, видимо, у донны зародились некие сомнения. Надо полагать, она хорошо знала собственного сына, а потому испытывала некоторые сомнения в его способности раскаяться искренне.

— Или хотя бы сделаешь вид, что раскаялся, Диего тебя простит.

— И что?

— И ничего, поживешь в доме. Вести себя будешь прилично. Никаких попоек. Никаких приятелей. Про девок тоже забудь.

— Мама!

— Ты изъявишь желание помогать Диего в его делах. Мануэль, не спорь! Это, конечно, не так интересно, как кости, но куда более полезно. Ты должен знать истинные размеры его состояния. Или хочешь, чтобы после смерти брата поверенные нас обобрали?

— А Диего собирается умереть?! — В этом вопросе было столько наивного восторга, что Альваро едва с карниза не свалился.

— Тише, Мануэль, тище! И у стен есть уши… Нет, Диего не болен. Конечно, его болезнь может оказаться скрытого свойства… Вот твой отец, помнится, тоже никогда не жаловался на здоровье, а меж тем умер от удара. В одночасье скончался.

В голосе женщины теперь слышалась печаль, которую можно было бы принять за искреннюю.

— И как знать, не передалась ли эта болезнь Диего? А несчастные случаи?.. Жизнь столь опасна, непредсказуема… Вспомни, что произошло недавно.

— Ты про коня? Так это говорят, он какой-то травы нажрался, конюх не уследил. Сам и виноват.

— Сам, — охотно согласилась женщина. — Однако представь, Мануэль, что было бы, если бы не милость господа, уберегшая нашего Диего? Он мог бы погибнуть…

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь воркованием голубей.

— И вот представь, в каком положении мы бы оказались? Да нас бы обокрали в миг, Мануэль! Две слабые женщины и мужчина, не имеющий представления о том, что должен унаследовать…

— Я понял, мама.

— Надеюсь. И еще, пожалуйста, Мануэль. Воздержись от глупостей.

— Каких, мама? — А вот ему не доставало умения лицедействовать, во всяком случае, Альваро ему не поверил.

— Разных, Мануэль, разных… Одно дело, если Диего умрет от болезни. И другое, если вдруг будет убит. Убийство — это всегда расследование, и виновный, если его найдут, а искать будут весьма старательно, отправится на виселицу. Надеюсь, мы поняли друг друга?

— Да, матушка.

Альваро вернулся в комнату, искренне надеясь, что если какие-то шорохи и были слышны говорившим, то списали их на голубей.

— Могу я теперь узнать, — поинтересовался Диего, — что вы там делали?

— Подслушивал. — Альваро попытался отряхнуть с куртки голубиный помет.

Ныне Диего выглядел на свои годы. Был ли тому причиной богатый наряд, либо же обилие украшений, которые придавали ему солидности, или же бессонная ночь, Альваро не знал. Он разглядывал нанимателя с немалым любопытством.

Худощав. Статен.

Бледен.

Лицо, побитое оспинами, нельзя назвать привлекательным, черты его слишком мягкие, женские, пожалуй, но все ж проглядывает в чертах что-то такое, жесткое.

— И как? — Диего указал на кресло. — Садитесь. И рассказывайте. Сдается мне, ваше присутствие уже принесло немалую пользу…

Говорил Альваро сухо, не спуская с нанимателя взгляда. Тот слушал, подперев щеку рукой, и пальцы поглаживали неровную кожу.

— Что ж, и матушка… Пожалуй, я всегда подозревал, что она не столь глупа, как хочет казаться. Надо же… внезапная болезнь. А ведь мой отец скончался вскоре после моего возвращения. И кончина его была довольно неожиданной. Накануне они с матушкой, кажется, повздорили, а утром его нашли мертвым. Сердце остановилось. И это никого не удивило, нет, пожалуй, все решили, что всему виной образ жизни.

— Быть может.

— Но матушке, несомненно, его смерть оказалась выгодна. Она отписалась тетушке. И та приютила бедную вдову с детьми… Да, пожалуй, этак я начну и святых подозревать в коварных замыслах. — Диего рассмеялся, но смех этот был печален. — Что вы мне посоветуете?

— Быть крайне осторожным.

— Это я понимаю.

— Скажитесь нездоровым. Очень нездоровым. — Альваро не был силен в придворных играх. — Нет смысла идти на риск и убивать того, кто и сам стоит одной ногою в могиле. При том болезнь позволит вам соблюдать некоторую осторожность в еде. Скажем, отказ от вина никого не удивит. И от блюд острых, сдобренных пряностями. Многие яды имеют неприятный вкус…

— Я понял. — Диего вскинул руку, прерывая. — Что ж, это имеет смысл. Ко всему прочему, болезнь позволит мне избегать верховых прогулок и мероприятий, которые могут быть в нынешнем моем положении небезопасны.

Что ж, парень оказался умен.

Известие о тяжкой болезни молодого хозяина — а к удивлению Альваро, в доме все считали Диего хозяином — встревожила всех. Слуги притихли, скользили тенями, страшась лишний раз попасться на глаза родственникам несчастного дона.