Ибо брат его был капризен.

А сестра изводила всех придирками, находя в том престранное удовольствие. Матушка, при кажущейся ее тихости, покорности судьбе, обладала отвратительным качеством цепляться к каждому человеку, невзирая на его звание и положение, с жалобами.

В первый раз Альваро слушал ее внимательнейшим образом, кивая и поддакивая в нужных местах, однако не узнал ничего нового. А когда донна Изабелла все же изволила вспомнить о вечерней молитве — а молилась она столь же истово, сколь сплетничала, — он с трудом перевел дух.

Пожалуй, будь Альваро более суеверным, счел бы, что сия благородная дама и вправду ведьма, как о том перешептывались слуги. Вот уж кто боялся донны Изабеллы, что огня. Стоило раздаться ее голосочку, нервозному, по-девичьи звонкому, как коридоры дома пустели…

И все же больше ничего не происходило.

Альваро смотрел.

Слушал.

Он всегда умел слушать, а еще, пожалуй, обладал немалым талантом оказываться в нужное время в правильном месте.

Слуги боялись.

Переживали за хозяина, которого в доме любили, пожалуй, совершенно искренне, полагая человеком незлобливым, щедрым, но недалеким, неспособным разглядеть, чего же на самом деле стоят его родичи.

И переживали за себя, конечно, ибо и глупцу было очевидно, что, получив наследство, донна Изабелла поспешит избавиться и от этого дома, и от всех, кому не посчастливилось в нем служить.

— Эта женщина, помяни мое слово, жизнь тянет. — Старая кухарка, которая служила в доме со времен незапамятных, перекрестилась. — Ведьма, как есть ведьма…

Альваро кухарка, по непонятной ему самому причине, жаловала.

— Выйдет поутру, белая, что твоя смертушка, а кого повстречает и давай говорить. Мелет, мелет языком, а пустое все… Но раз, и сама уже порозовела, а человеку дурно делается.

Кухарка сунула Альваро ломоть свежего хлеба с сыром.

— Так и передай хозяину, чтоб гнал от себя ее, тогда, глядишь, и на ноги станет.

— Передам.

Кухарка важно кивнула и, вытерев руки о передник, продолжила:

— А хозяин-то хороший. Помню, как донна Каэтана его приветила… Ой и славный был малец. В кого только пошел? Батька егоный-то, сказывали, дрянным человеком был. А может, и не сам по себе, может, жена из него силы и разум высосала до донышка… Она старшенького не любит, небось чает, когда ж он, бедолажный, в могилу сойдет. Дочка ее не лучше, только хитрости материниной в ней пока нету. Не нажила. От того и плюется ядом во все стороны… Особенно Каэтану невзлюбила. А чего, спрашивается?

Альваро ел и слушал. Пожалуй, давно уже у него не было жизни столь сытной и отчасти спокойной.

— Каэтана-то своих деток не имела, не дал господь… Тебе-то небось хозяин все сказал? — Темные глаза кухарки блеснули. — Не кривися, думаешь, я его не знаю? Он же ж не глупый, только людям веры много имеет… Я тебя как увидела, так сразу и скумекала, что неспроста ты в доме. И нашим сказала не мешать. Раз хозяин привел, значится, надобно так. Небось никак не успокоится?

— Нет, — осторожно ответил Альваро.

— И занемог в тот же день. А накануне-то здоровенький был… Крепко он старую хозяйку любил. И хозяина, да, что уж тут. — Она махнула рукой и оглянулась, будто подозревая, что кто-то подслушает. — У нас туточки чужих нету. Знали про хозяина многие, да и как не знать-то? Он-то, может, и думал, что таится, да от людей многого не утаишь. Иные-то поначалу осуждали. А чего судить? Человеком он был таким, что не каждый сумеет. А уж что от женщин его воротило, то случается. От иных и отворотиться не грех. Жену его молодую жалели крепко. Молодая. Красивая — глаз не отвесть. Наши все бегали тайком на ее поглядеть. Да только…

Кухарка говорила спокойно, будто бы рассказывая не о старых тайнах дома, а о нынешнем обеде или еще о какой пустяковине.

— И его жалели. И ее… И жили-то… Она-то деток хотела, да, верно, господь не попустил. А может, условились они, чтоб без детей, значится. Того не ведаю, не скажу. Но когда она сестриного сына в доме пригрела, хозяин и слова не сказал. Сторонился сперва, а после, может, он и того, проклятый, да все одно человек. А каждому человеку охота деток заиметь.

Это кухарка произнесла тоном непререкаемым. Будто было у Альваро желание ей перечить. На всякий случай он кивнул, показывая, что всецело ее позицию разделяет.

— Он и сам к малышу тянуться стал, то одно, то другое, а потом уж… Тут-то слухи поползли, что… — Она вновь перекрестилась. — Ох, чего было! Никогда никто не слышал, чтоб хозяйка, значится, на хозяина голос повышала. А тут крик стоял несколько дней. Диего-то мигом из дому спровадили, оно и верно, мальчишка ж… Кто ж знал, что оно так выйдет. А потом хозяин и помер. Пусть господь смилостивиться над грешною душой его. Я часто за него молюсь. И за донью… Молодой хозяин крепко тогда убивался. Наши-то решили, блажит, а он прям слег весь. И донья Каэтана от постели его не отходила, а там уж и родственники прибыли. Сестрица ейная, ласковая-ласковая, тоже вокруг сыночка вьется, заботится, дескать. Только ему от той заботы все хуже и хуже делалося. Тогда-то донья Каэтана, видать, и скумекала, что оно неладно, и сестрицу в поместье дальнее спровадила, готовить, стало быть, к прибытию.

И это тоже было интересно, хотя и отношения к делам нынешним не имело.

— Ну а там уж, как уехала, то и молодой хозяин на ноги стал… В Андалузию поехали. Там бы и сидели, ан нет… Зато знаю, что не собиралася хозяйка себя убивать.

— Откуда?

— Оттудова. Что велела она на завтрак себе булок свежих испечь. И еще шоколаду. Дюже сластеною была, хотя себя крепко держала. Блюла, значится, фигуру. А тут велела шоколаду. И напомнила еще, чтоб не забыла я, как будто я когда-то забывала. И вот скажи, ежели бы она самоубиваться хотела, неужто про шоколад заговорила б?

В этом имелась своя логика.

— А главное, что? — Кухарка присела рядышком и, оглянувшись, склонилась к самому уху Альваро. — Эта поганка Лукреция давно уже шашни крутила за теткиной спиной. Ни стыда у людей, ни совести.

— С кем?

— Так известно с кем… с Франсиско этим, чтоб ему в аду пятки подпалило! Ну, как помрет, — уточнила кухарка и вновь оглянулась. — Он-то, может, и не стал бы, да она сама ему проходу не давала. На шею вешалась, а то и чего поболе, господь прости старую сплетницу… Но не сплетни это, а как есть, чистая правда! Каэтана как дозналась, так и погнала эту сволочь из дому поганою метлой… Гордою была… Так и скажи хозяину, что сестрица егоная Каэтану сгубила. На пару со своим полюбовником.

— С чего вы решили?

— Как с чего? — Кухарка аж возмутилась. — Я говорю, шашни крутили они, а Каэтана мешалась. Небось Франсиско решил, что, коль избавится от старой любовницы, то новая в доме хозяйкою станет. И тогда возвернется он сюда, а тою ночью их Мария видела. Она-то, может, и не великого ума, да врать в таком не станет…