— Ступайте, Аврора.

Она дернула дверную ручку не в ту сторону, потом кое-как совладала с волнением, открыла дверь, машинально затворила ее за собой и, как автомат, зашагала по коридору…

На улице холодный воздух ворвался в легкие и отрезвил ее. Боясь оборачиваться на дом, который она только что покинула, Маша двинулась по тротуару, и с каждым новым шагом ей становилось легче. В воздухе кружились хлопья снега, и все вокруг неожиданно стало сказочно белым.

«Мама, наверное, уже места себе не находит… Две шестидневки… Солнцев… Мила… Варя же упоминала, что видела ее совсем недавно… Никому ни слова, иначе условия отменяются… Ну что ж, будем таиться и молчать… не впервой…»

Где-то в переулках залаяли собаки, кот перебежал дорогу перед Машей, оставляя на снежной пелене следы проворных лапок. Ускорив шаг, девушка добралась до дома и на расспросы встревоженной Серафимы Петровны ответила, что ее разыграли коллеги и что в театр ее никто не вызывал.

— Шуба соболиная, чуть ли не в пол, — объявила Варя, шмыгая носом. — Морда толстая, сразу же видно — у бабы все хорошо… На машине ее возят! — чуть ли не со слезами в голосе заключила она.

Маша механически кивнула. Стоило только упомянуть о хористке Миле, которая дорвалась до тела пожилого профессора и всему, что к нему прилагалось, а заодно намекнуть, что мерзавке несправедливо повезло, как Варя тотчас же преобразилась, заговорила с Машей как с закадычной подружкой и вывалила гору ценных подробностей.

— Она теперь у Якобсона пасется, который спец по золоту… Особенно вещички царских времен у него… которые эти, как их, великие князья любовницам дарили. — Варя понизила голос, на всякий случай косясь в сторону двери. — Браслеты там, колечки… Я тебе скажу, мы с тобой хоть сто лет вкалывай без выходных и праздников, нам ничего такого не видать… А старик ей на все деньги дает.

— Это Солнцев-то? — спросила Маша, притворяясь равнодушной.

— Ну да!

— Любит, значит, — вздохнула Маша.

— Любит, угу… Ему уже седьмой десяток! Бородка козлиная, без очков ничего не видит…

— Ты его знаешь, что ли? — встрепенулась Маша.

— Нет, конечно! Это я со слов Милки… — И Варя с какой-то обидой даже добавила: — Если б я его знала, разве я стала бы упускать такой случай?..

На Варином столе зазвонил телефон, и Маша отвернулась, про себя обдумывая план дальнейших действий. Как бы случайно пересечься с Милой… Ой, привет! Давно не виделись! А Варька недавно о тебе рассказывала… Чудесно выглядишь!

«Ну и что дальше? — нахохлилась Маша. — Ничего мне это не даст… Она богатая, я нищая, покрасуется передо мной и уедет… Предлог какой-то нужен, чтобы она меня к себе домой пригласила… Или к чертям Милу и действовать через Сергея? Но там надо сначала к его брату примазаться… потом через него на Солнцева выходить… долго… Да и с Сергеем не очень-то хочется дело иметь…»

Хлопнула дверь, в канцелярию легкой балетной походкой вошла Туся Синицына.

— Эти, из угрозыска, опять в театре, опять начнут всех трясти… Головню-то, слышали? Отравили его…

Варя выпучила глаза. Маша прикипела к месту.

— Платона Сергеевича? Туся, да что ты…

— Отравили, отравили, он ночью умер, — горячо заговорила Синицына. Варя тихо икнула от ужаса и повесила трубку, не закончив разговор.

Вчера заведующему балетной труппой стало плохо во время репетиции, и его увезли в больницу, но никому и в голову не могло прийти, что…

— Снимут Дарского как пить дать, — совершенно неожиданно заключила Туся. — Бардак в театре… И Таньку Демурову опять на четвертый этаж сошлют. Кончилось ее времечко… Нет Головни — балерине Демуровой кранты!

И она весело рассмеялась.

— Это что, меня опять будут спрашивать, где я была и что я знаю? — тоскливо проговорила Варя.

— Да ладно, не такие уж они страшные, — фыркнула Туся. — Мелкий вообще птенец, а красавчик — бывший Милкин хахаль… Ну, Милки из хора, которая за какого-то старика вышла. Солнцева, кажется…

Маша насторожилась. На работе она не афишировала свои отношения с Опалиным и, когда Туся упомянула о красавчике, почему-то решила, что речь идет о нем.

— Это что за красавчик еще? — делано хихикнула Маша. — Кого я пропустила?

— Ну Юра, Юра, есть у них такой, — пояснила Туся, и у Маши отлегло от сердца.

Однако она не забыла как бы невзначай задать еще несколько вопросов и без всяких хлопот вытянула из Туси всю историю отношений Милы с Казачинским.

В канцелярии стало людно: появились девушки и ребята из кордебалета, включая Володю Туманова, комсорг Валентин, костюмерша Надежда Андреевна, Модестов, Кнерцер, совершенно неузнаваемый без своего костюма филина, концертмейстер Сотников и скрипач Холодковский, как обычно говорящий втрое больше, чем нужно.

— Я лично думаю, что Платон Сергеевич покушал чего-нибудь несвежего, — заметил он, оживленно блестя глазами, словно ему самому ни при каких обстоятельствах не грозила опасность отравиться. — Ну подумайте сами, кому могло прийти в голову травить заведующего балетной труппой?..

— Да кому угодно, — пробурчал Володя. — Паша же тоже никому не мешал и вот, исчез… и до сих пор его не могут найти…

Комсорг нервно поправил очки.

— Мне кажется, вы, товарищ Туманов, не верите в нашу советскую милицию…

— Его нет нигде! — Володя возвысил голос. — И никто не знает, куда он делся! Его мать с ума сходит… вся поседела, плачет целыми днями…

— Какой ужас, — вздохнула Надежда Андреевна и вышла.

— И всем наплевать! — сказал Володя ей вслед с ожесточением. Костюмерша скрылась за дверью.

— Я не знаю, кому мог мешать Виноградов, — объявил Модестов, — но что Платон Сергеевич многим мешал, это факт… Во-первых, Касьянову, у которого не получается финал «Лебединого», так что Головня, как мы все прекрасно знаем, пригрозил его заменить… Во-вторых, ни для кого не секрет, что Бельгард очень хотел быть заведующим балетной труппой…

— Что за чушь вы несете! — с раздражением промолвил Сотников. — Людвиг Карлович не мог никого отравить, и Палладий Андреевич тоже… Это абсурд!

— А я бы не стал так уверенно об этом говорить, — заметил Кнерцер, усмехаясь. — В конце концов, что мы знаем друг о друге? Ничего… Мы встречаемся в театре, мы работаем вместе, но разве нас что-то связывает, кроме работы? Верно, Маша? — неожиданно обратился он к служащей канцелярии. — Вы так загадочно молчите…

У Маши возникло скверное ощущение, что Антон, который всегда замечал чуть больше, чем нужно, видит ее насквозь. Не разберешь этих балетных: то кажется, что у них весь ум в ноги ушел, то ума оказывается даже с избытком…