Трудно поверить, но еще в 1960–70-е годы, когда уже давно существовала единая денежная единица эшкуду, во многих районах страны отношения между производителями и потребителями возвратились к примитивному принципу прямого товарного обмена.

Это было время партизанской борьбы против колониального режима национально-освободительного движения Фрелимо, которое после завоевания независимости стало бессменно правящей партией. Повстанцы, резко критиковавшие политику «империалистических хищников» и их местных союзников, не желали допускать золотого тельца на освобожденные территории. К моменту провозглашения независимости в этих районах жили миллионы людей, часть выращиваемой и добываемой продукции даже экспортировалась, но денег не существовало. Население меняло продукты напрямую в так называемых народных магазинах, которые позднее преобразовались в кооперативы. Люди сдавали фасоль, маниок, воск, кукурузу, чтобы получить мыло и соль, спички и ткани.

Но то, что еще худо-бедно было возможно в сельской местности, где большинство нужных вещей делается собственными руками, плохо подходило для городов. Придя к власти, партия Фрелимо, разумеется, не стала отменять денежное обращение. Первые пять лет, до введения метикала, в Мозамбике циркулировали старые колониальные банкноты, на которых допечатывалась надпись «Банк Мозамбика». С особым удовольствием эти два слова штамповались поверх изображенных на ассигнациях надменных лиц португальских полководцев, о делах которых мозамбикцы знали не понаслышке.

Я так увлекся осмотром, что совсем забыл о лежавшем в сумке фотоаппарате и, осмотрев всю экспозицию, ничего не снял. Вновь пройдя вереницу залов, разыскал словоохотливого служителя. Но едва приступил к изложению просьбы, как лицо его утратило благодушие и приняло неприступное официальное выражение. Стало ясно, что так просто разрешения на съемку не добиться.

– Мы – государственное учреждение, – затянул он песню, знакомую любому, кто хоть раз сталкивался с африканскими бюрократами. – Вам необходимо написать прошение в управление министерства культуры, затем получить подпись секретаря, затем заверить ее круглой печатью, затем отнести бумагу нашему директору, затем…

В этот момент пришла спасительная мысль. Я вспомнил… о кошельке. Отправляясь в командировку, среди сувениров я захватил из дома памятный рубль, выпущенный к московским Олимпийским играм 1980 года. Его-то я и продемонстрировал служителю.

Дело в том, что несколько залов музея отведены под стенды денежных знаков других стран. Многие экспонаты способны вызвать зависть у заядлых нумизматов. Макао, Ватикан, Лесото, Катар, Суринам, Сан-Томе и Принсипи – кажется, нет государства или территории, которые не были бы представлены в экспозиции. Имелась там и коллекция наших денег: от рублей царской чеканки до советских пятачков. Но олимпийского рубля не было.

Взяв монету, сотрудник музея посмотрел на меня потеплевшим взглядом. Посылать по бесконечным кабинетным лабиринтам дарителя ему показалось слишком жестоким и неблагодарным поступком. Я без лишней волокиты получил разрешение.

Окончив съемку, я вышел во внутренний дворик музея. «Эмиссионный банк мудро отражает опасность инфляции. И я умолкаю», – припомнилась мне заключительная фраза из романа классика португальской литературы Пасу де Аркуша «Воспоминания ассигнации». «Героиня» этого произведения – ветхая банкнота в 500 эшкуду, пришедшая в негодность и ожидавшая сожжения в печи банка – решила написать мемуары, чтобы не пропал ее богатый опыт. В самом деле, деньги сопровождают нас повсюду, и, будь они существами одушевленными, вряд ли кто-то еще мог бы столько рассказать о нас с вами: плохого и хорошего, возвышенного и смешного. Но даже немые, они интересны и поучительны. И хорошо, что в далеком Мозамбике нашлись люди, которые это поняли.

Эпизод с дарственной напомнил мне вот о чем: португальские колонии отличаются от британских еще и тем, что у них был период, пусть небольшой, всего полтора десятилетия, когда они поддерживали тесные связи с СССР. Отголоски этого времени дают о себе знать по сей день. В Анголе и Мозамбике, где трудятся тысячи выпускников наших вузов, наслышаны о России. Не то что в Кении, где дипломированный специалист, узнав, откуда я приехал, убежденно изрек:

– Россия? Конечно, знаю. Это страна рядом с Чечней.

Следов нашего пребывания в португалоязычных странах осталось немало. Их по мере сил стараются уничтожить бывшие колониальные хозяева и другие западные страны, но до конца не получается. Подчас битва с советским наследием принимает забавные обороты.

Хорошо помню, как президент городского собрания мозамбикской столицы Теодору Вати разразился неожиданной тирадой.

– Ленин никогда не проводил ночей в Мапуту, но я убежден, что к истории Мозамбика он имеет несравнимо большее отношение, чем ночевавший здесь однажды Черчилль, – раздраженно воскликнул градоначальник.

Он не на шутку разгневался: на каком таком основании иностранцы суют нос не в свое дело?

Конфликт, за которым пристально наблюдал миллионный Мапуту, возник, что называется, на ровном месте. В 1998 году городские власти объявили о создании комиссии для рассмотрения предложений о переименовании улиц. Узнав об этом, посол Великобритании Бернард Эверетт решил внести личный вклад в топонимику столицы африканской страны и направил в комиссию свое предложение.

По мнению дипломата, необходимо было срочно переименовать проспект Ленина, на котором расположена возглавляемая им миссия. Для замены он предложил два варианта: присвоить магистрали или имя Уинстона Черчилля, который в 1899 году останавливался в здании посольства, или Британского содружества, в которое Мозамбик незадолго до того вступил.

– В нашей почте – это письмо – единственное, направленное иностранным дипломатом, – кипятился Теодору Вати. – Да к тому же оно еще и составлено в недопустимо требовательном тоне.

Не ожидавшее столь бурной реакции британское посольство поспешило заявить, что письмо Эверетта – всего лишь ни к чему не обязывающее предложение. Но джинна уже выпустили из бутылки. В городском собрании закипели страсти.

– Представляю, какой шум поднялся бы в Великобритании, потребуй посол Мозамбика переименовать площадь Фицрой, где находится наше представительство в Лондоне, – съязвил депутат и популярный журналист Карлуш Кардозу, которого, по его словам, «до глубины души» потряс «имперский тон» послания.

По-человечески британского дипломата понять было можно. Ему просто надоело, что десятилетиями во всех официальных бумагах, во всех приглашениях, во всех справочниках и путеводителях вслед за названием представительства Ее Величества в Мозамбике неизбежно приходилось добавлять: на проспекте Владимира Ленина. Чрезвычайному и полномочному послу Великобританской монархии такое сочетание представлялось оскорбительным.

– Когда я встречался с Эвереттом, он всегда жаловался на название проспекта, – рассказал министр культуры Жозе Катуфа.

В лице этого министра британский посол находил благодарного и понимающего собеседника. Катуфа – известный англофил, получивший образование на Британских островах и долго там живший. Даже о своем назначении на министерскую должность он узнал из факса, посланного в Лондон. Но, как показали дебаты в городском собрании, в Мапуту точку зрения Эверетта разделяли далеко не все.