А к слову будет замечено, когда Фаморы не шастают по чужим землям и не крушат своими кувалдами ни в чем не повинные жилища, они весьма умелые ремесленники, к тому же нахватавшиеся где-то тайной магической премудрости. В общем, судили-рядили, сошлись на том, что заезжий мастер сработает невиданный доселе королевский венец, который придется впору лишь тому, кому отроду судьбой начертано править островом. Чего уж тут мелочиться, размениваться на один только Уэльс – ваять так ваять! И Фамор расстарался на славу!

Соскреб серебра с лунной дорожки, собрал в жменю лучи звезд, что горят на майском небе, подбил получившуюся корону мехом солнечных зайчиков и вручил невиданную вещицу оторопевшим вождям – нате, меряйте!

Стоит ли удивляться, что всем без исключения королям Уэльса венец оказался велик и лишь юной Гвендалайн он оказался впору, хотя и голова-то у нее была не больше, чем у других. Фамор же тем временем сковал волну с волной, да и ушел по зыбкому мосту на родину за горизонт, пообещав никогда более не возвращаться.

Дальше все было как в сказке. Дочь озерной девы правила долго и счастливо, вожди были милы и послушны, народ благоденствовал. А когда пришла пора ей возвращаться к матери, вечно живущей в одном из валлийских озер, – велела повелительница острова надежно припрятать венец, говоря, что тому, кто его достоин, он сам себя откроет, как придет срок. Вроде бы венец Гвендалайн пришелся впору королю Артуру, но, прямо сказать, у знакомого мне сына Утера Пендрагона ничего подобного не было. Впрочем, кто его знает!

– Вот так, – завершила свой вдохновенный монолог Олуэн, – смех, идя рядом с мудростью, не порочит ее. Он открывает мудрости двери!

– Замечательно! – искренне восхитился я, вытирая пальцы о плат. – Но вот интересно, при чем тут могли быть Тюдоры?

– Не знаю! – удивилась сказительница. – Кажется, ни при чем. Если хотите, могу спросить у дядюшки Филадельфа. Ему все-все ведомо!

Я не успел ей ответить.

– Трапезничаете? – В комнату, подобно штормовой волне, выбивающей двери каюты, размашистым шагом ворвался Рейли. – Сударыня! И вы, – он указал на вытянувшихся во фрунт лакеев, – я прошу вас удалиться! Представьте себе, мессир, эти чертовы бурдюки с монетами – члены палаты общин – не желают утверждать ассигнования на постройку новых кораблей. Испанцы готовят флот, чтобы напасть на нас, а эти раздувшиеся толстосумы твердят мне о займах и льготах! Нет, я либо украшу их головами Лондонский мост, либо окончательно сойду с ума! Представляете, монсеньор, мне уже призраки начали чудиться!

– Это ничего! – попытался утешить я разъяренного демократическими перегибами лорда-протектора. – Я уже встречал здесь привидение Анны Болейн. Рейнар тоже…

– Да нет же! – резко отмахнулся Уолтер. – Только что я направлялся к вам и нос к носу столкнулся во дворе с человеком, которого в первый момент принял за того бенедиктинца. Помните, того, что крутился около вас в Реймсе?

– Брат Адриен? – Мои брови удивленно поползли вверх.

– Ну да! – Рейли жестко хлопнул ладонью по столу, заставляя несъеденные взбитые сливки покрыться винным потом. – Копыто дьявола! Это точно был он! – С этими словами разъяренный правитель королевства выскочил прочь из комнаты, оставляя меня в полнейшем недоумении.

Мужчины питают искреннее уважение ко всему, что наводит скуку.

Мэрилин Монро

Я удивленно воззрился на дверь, за которой только что скрылся подвижный, точно шарик под рукой крупье, Рейли.

– «Я че-то не уразумел». – Лис, терпеливо хранивший молчание во время рассказа о проделках Гвендалайн, поспешил напомнить о себе, точно о нем можно было забыть. – `А этот-то иезуит здесь откуда?»

– «Вероятно, из Франции. Откуда же ему еще взяться?!»

– «Это и ежу понятно! Но шо он тут делает?»

Вопрос был бы почти наивным, когда б не маленькая деталь. Лучше уж играть в стоматолога с Фамором, пытаясь выковырять у него из пасти волшебный камень, чем иезуиту объявляться в эти годы посреди Лондона. Жизнь католического священника в Британии, начиная с женитьбы Генриха VIII на Анне Болейн, была тяжела и безрадостна. Жизнь же иезуитов и вовсе являлась лишь очень краткой прелюдией к смерти.

Объявившись в Англии в годы недолгого правления Марии Кровавой, эти стойкие клобуконосцы воинства Иисусова пытались было ухватить взбесившегося быка за заднюю ногу, но тщетно. Лишь сомкнулись глаза единственной на острове ревностной католички, как во всем королевстве, от Корнуэлла до Нортумберленда, в пыточные казематы стали один за другим попадать все те, кто сверял деяния с одной лишь вящей славой Господней. Не желающий мириться с потерей островного королевства Ватикан раз за разом посылал духовных воителей своего передового отряда в земли туманного Альбиона. Смельчаков ловили и пытали самым жутким образом, силясь выведать имена тех, кто помогал заморским шпионам. Обычно несчастные умирали, не проронив ни слова, или же в лучшем духе христианства первых дней силились обратить в истинную веру бездушных палачей.

И вот здесь, сейчас, не просто в Лондоне, а в Тауэре, в двух шагах от, пожалуй, самой мрачной темницы Британии, появляется наш старый знакомец и уже – из песни слова не выкинешь – боевой товарищ.

– `Может, это то самое могучее подкрепление, которое обещал Дюнуар? ` – стараясь найти сколь-нибудь внятное объяснение происходящему, предположил Лис. – `Или у Рейли таки крыша от государственных забот съехала и он, дай бог, обознался? `

Я активизировал связь, вызывая Ваганта. Похоже, мое вторжение в мозг резидента было несвоевременно. Пан Михал, судя по отражению в венецианских зеркалах, в этот самый момент был зван к моей несостоявшейся теще, впрочем, быть может, еще не знающей о вопиющем факте нашего с Генрихом раздвоения.

Екатерина Медичи, как обычно, затянутая в черное платье со стоячим кружевным воротником, сидела за вызолоченным рабочим столом, погруженная в чтение очередных бумаг, требующих ее безотлагательного решения.

– Так вы говорите, мой дорогой пан Михал, что мой сын Франциск решительно отказывается возвращаться в Париж, чтобы принять корону предков?

– Это действительно так, ваше величество, – склоняясь в грациозном поклоне на французский манер, поспешил ответить представитель короля Речи Посполитой при дворе Капетингов.

– Досадно! – Екатерина достала из инкрустированного серебром стакана гусиное перо и медленно, непривычно медленно оценив его остроту, опустила в чернильницу. Смерть любимца, ее прелестного Анрио, короля Генриха III, изрядно подкосила эту сильную волевую женщину.

Я не видел ее, пожалуй, месяц с небольшим, но за этот краткий срок она постарела лет на десять. Горе не мешало ей оставаться властной королевой, но, лишенная последней опоры, сраженная отказом короля польского сменить краковский замок на Париж, она все больше становилась просто несчастной матерью, забытой собственными детьми.