— Фроха!.. Фроха!.. — пронзительным голосом выкрикнул кондуктор название станции, похожее на воронье карканье. Но из купе, в котором молодой человек убаюкивал себя собственными мечтами, никто не вышел.

Марсель словно наяву видел пленительный образ… Он любил ее!.. Да, любил эту обворожительную девушку!.. С того самого дня, когда впервые увидел ее на борту «Аржелеса»!.. Это было подобно удару молнии, поражающему при безоблачном небе!..

Минут через двадцать кондуктор снова завопил:

— Тьервилль!.. Тьервилль!..[104]

Имя государственного деятеля, присвоенное полустанку из нескольких заселенных арабами лачуг, не отвлекло Марселя от трепетных дум: Луиза Элиссан полностью заслонила собой знаменитого «освободителя отечества»!

Поезд подполз по круче к станции Трариа, расположенной на высоте сто двадцать шесть метров. Три соседа Марселя сошли, и бедный влюбленный остался в купе один. Теперь никто не мешал юноше перейти из вертикального положения в горизонтальное, что он и сделал, когда состав, миновав городок Шаррье, шел у подножия гор, заросших лесом до самых вершин. Веки молодого человека отяжелели. Парижанин отчаянно противился сну, грозившему прервать дивные грезы, но затем покорился все же своей участи, и Франшетти — название одной из станций — было последним из услышанного им.

Сколько времени проспал наш мечтатель, неизвестно, но проснулся он оттого, что стал задыхаться. Едкий дым заполнял купе. Пол, занавески и постельное белье лизали язычки пламени, разгоравшегося все сильнее из-за быстрого движения поезда.

Марсель хотел встать и подойти к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха, но лишился сознания.

Час спустя, когда несчастный юноша, которому вовремя оказали помощь, пришел в себя на вокзале Сайды и открыл глаза, то увидел месье Дардантора, Жана… а также Луизу…

Оказывается, вагон, в котором ехал пострадавший, загорелся, но как только по сигналу кондуктора поезд остановили, Кловис Дардантор без колебаний, рискуя собственной жизнью, бросился в огонь, чтобы спасти юного друга.

— О, месье Дардантор! — прошептал Марсель с чувством глубокой признательности.

— Хорошо, хорошо! — отозвался перпиньянец. — Неужто вы полагаете, что я позволил бы вам зажариться, словно цыпленку?

Ведь ваш друг Жан и вы сами поступили бы точно так же, попади я в беду…

— Безусловно! — воскликнул Жан. — Но вот… на этот раз… Это именно вы… А это не одно и то же! — А на ухо кузену прошептал: — Ну никак не везет!

Близился час, когда группа Дардантора должна была забыть про поезда. Для наших друзей не существовали больше ни железная дорога Сайда — Сиди-бель-Аббес, ни вагоны, влекомые локомотивом: вместо стальной колеи отважных путешественников поджидали почтовые тракты и узкие тропы. Героям предстояло преодолеть на лошадях, мулах, одногорбых и двугорбых верблюдах и в экипажах триста пятьдесят километров — «в самых благоприятных условиях», как неоднократно повторял месье Дардантор. Путь пролегал через равнинные земли, где собирали алжирский ковыль, и омывавшиеся многочисленными реками безбрежные леса Южного Орана, столь напоминающие на цветных картах корзины со свежей зеленью.

Ну а пока бесстрашные землепроходцы пребывали в гостинице.

После отъезда из Орана, в дороге протяженностью сто семьдесят шесть километров, выяснилось окончательно, что наследник Дезиранделей, закосневший в своем жалком ничтожестве, ничуть не приблизился к цели, поставленной перед ним родителями. Зато мадам Элиссан не могла не заметить, что Марсель пользуется любой возможностью, чтобы побывать рядом с ее дочерью и достичь того, на что имел право глупышка Агафокл! Да и сама Луиза не оставалась равнодушной к проявлениям внимания со стороны юного парижанина, но… не более того. Во всяком случае, мадам Элиссан ручалась за это, считая себя весьма проницательной в таких вопросах. Никогда, думала она, Луиза, если ей все объяснить, не посмеет отказаться от намеченного замужества.

А радовался ли жизни Жан?

— Конечно же нет! — воскликнул он в это утро.

Марсель между тем лежал в постели в гостиничном номере, дышал во всю мощь своих легких, словно и не было у него никаких потрясений.

— Нет! — повторил Жан. — Похоже, все неудачи мира преследуют меня…

— Но не меня, — заметил его кузен.

— Тебя тоже, Марсель!

— Никоим образом, поскольку у меня и не было намерения стать приемным сыном месье Дардантора.

— Черт возьми, да это же говорит влюбленный!

— При чем тут — влюбленный?

— Что ты скрытничаешь?! Ясно, как Божий день, что ты влюбился в мадемуазель Луизу!

— Тише, Жан! Тебя могут услышать…

— А если и услышат, то только то, что уже и так всем известно. Разве это не видно, как луну, что сияет ночью на небе? Неужто нужна подзорная труба месье Орьянталя, чтобы заметить твое состояние? Или ни с того ни с сего встревожилась так мадам Элиссан? И разве не хотелось бы всем Дезиранделям, чтобы ты оказался у черта на куличках — и поскорее?..

— Жан, ты преувеличиваешь!

— Отнюдь! Один только месье Дардантор этого не замечает, да еще, вероятно, мадемуазель Элиссан…

— Она?.. Ты думаешь? — встревожился Марсель.

— Ладно уж, успокойся, глотатель дыма! Я пошутил! Как может молодая девушка заблуждаться насчет участившегося биения ее сердечка?

— Жан!..

— А к лучшему творению Дезиранделей, именуемому Агафоклом, она ничего не испытывает, кроме презрения.

— Так знай же, друг мой, я без ума от мадемуазель Луизы!..

— Что ты без ума, согласен. Сам посуди, куда заведут тебя чувства! Бесспорно, мадемуазель Элиссан обворожительна, и я смог бы ее обожать точно так же, как ты! Но девушка обещана другому, и даже если она не полюбит этого недотепу, то все равно выйдет за него замуж: сыграют свою роль договоренности и желание родителей, богатство, холодный расчет. Перед нами здание, фундамент которого был заложен еще в детские годы жениха и невесты, а ты воображаешь, что сможешь развалить его, словно карточный домик!

— Я ничего не воображаю, и пусть все будет так, как будет…

— Знаешь, Марсель, ты не прав!

— В чем?

— В том, что отказываешься от наших первоначальных замыслов.

— Жан, но то были только твои замыслы, а вовсе не наши! Так что предоставляю тебе полную свободу действий!