— Я бы так не сказала. Мы с Генри, вы, отец Тимоти. Потом еще барон Монтегю, его свояченица и сэр Эдвард Невилл. Невилл всегда бывает на этом обеде, если он в Лондоне. А он как раз сейчас здесь.

Я ничего не понимала.

— А почему барон Монтегю приедет не с женой, а со свояченицей?

Гертруда продолжала помешивать кипящий джем, и меж бровей у нее прорезалась глубокая складка.

— Жена барона умерла в начале года, Джоанна. Я думала, вы об этом знаете.

— Нет… Но я очень сочувствую утрате барона, — смутилась я. — А эта его свояченица, она кто?

— Ее зовут Констанция, она жена Годфри Поула.

— А почему не приедет сам Годфри?

Гертруда сверкнула на меня глазами, потом снова уставилась в котел с айвовым джемом и пояснила:

— Потому что он сейчас в Тауэре.

От одного только слова «Тауэр» у меня задрожали коленки. Кухня была наполнена паром, здесь было очень жарко. Но, вспомнив месяцы, проведенные в камере со стенами настолько толстыми, что даже пушечные ядра им нипочем, я похолодела.

— А за что его туда посадили?

— Кажется, ведется расследование, и Годфри допрашивают насчет его брата, Реджинальда Поула. Тот сейчас в Риме, где сочиняет против короля какие-то воззвания, в которых осуждается развод Генриха с королевой Екатериной и разрыв его с Церковью. Мы все, разумеется, от Реджинальда отреклись. — Гертруда заработала ложкой быстрее. — Но люди короля хотят получить более надежные доказательства нашей верности короне.

— И давно уже Годфри в Тауэре?

— Все эти вопросы, Джоанна, надо задавать моему мужу: в конце концов, это он, а не я, устраивает обед.

Теперь не могло быть и речи о том, чтобы поделиться с маркизой своими страхами, связанными с большой залой. Я молча ретировалась, оставив Гертруду наедине с кипящим котлом.

В тот день до самого вечера все, за что бы я ни бралась, — будь то вышивание или чтение — буквально валилось у меня из рук. Если кто обращался ко мне с вопросом, я долго не могла понять, о чем речь. Ночью мне опять не спалось: я зажгла свечу и долго читала, но так и не смогла успокоиться. Прежде я и понятия не имела, что малейшее подозрение Генриха по отношению к людям, в жилах которых течет королевская кровь, к любому, кто теоретически мог бы претендовать на трон, — прямая дорожка в тюремную камеру. Эх, напрасно я поддалась на уговоры Генри, не надо было оставаться здесь больше ни минуты. До званого обеда было еще целых четыре дня, но мне почему-то уже казалось, что все связанное с этим несчастным обедом таит в себе немалую угрозу.

Внезапно с улицы послышалось лошадиное ржание. Была уже глубокая ночь, но который именно час, я не знала. По булыжнику мостовой застучали копыта. Снова раздалось ржание. Я подошла к темному окну.

По Саффолк-лейн двигались четыре лошади с всадниками. Одна из них вела себя беспокойно. Горел лишь единственный факел, закрепленный на стене перед входом в особняк, но мне было достаточно света, чтобы узнать темно-рыжие волосы обернувшегося всадника: это был Джозеф. Его брат-близнец Джеймс ехал на серой лошади. Присмотревшись, я вздрогнула: на двух других лошадях сидели женщины. Джозеф наконец смирил своего коня, и Джеймс подал всем знак ехать дальше. Я старалась рассмотреть женщин: кто они такие? Явно не высокопоставленные дамы, это было видно по серой блеклой одежде. Лица их скрывались в тени капюшонов. Может быть, служанки? Интересно, что бы сказали супруги Кортни, если бы узнали, что близнецы, их верные слуги, поздно ночью, когда добрых людей на каждом углу подстерегают опасности, отправились куда-то верхом да еще прихватили с собой женщин?

Четверо всадников направлялись в сторону, противоположную Темзе. Внезапно женщина, ехавшая в кавалькаде предпоследней, натянула поводья, подняла руку и поправила капюшон. Свет факела заплясал по ее фигуре. Какие, однако, тонкие и длинные пальцы у этой служанки. И тут до меня вдруг дошло: я узнала и эту руку, и это быстрое изящное движение. Обычно эти пальцы были украшены золотыми перстнями… но только не нынче ночью.

Это была Гертруда Кортни.

Я еще долго стояла у окна, глядя туда, где пропали во тьме четверо всадников. Как легко оказалось меня одурачить! Гертруда что-то тайно замыслила и не стала понапрасну терять времени. Воспользовавшись отсутствием мужа, маркиза переоделась в одежду простолюдинки и бесстрашно отправилась в путешествие по ночному Лондону. А ведь это было сопряжено с немалым риском: жителям столицы строго-настрого запрещалось с наступлением темноты выходить на улицы.

Я решила, что ни в коем случае не буду спать, пока они не вернутся, сколько бы ни пришлось ждать. А потом, как и обещала Генри, отправлю к нему с донесением Чарльза.

Часов в моей спальне не было, поэтому я не могу точно сказать, сколько времени отсутствовала Гертруда. Кажется, почти всю ночь. Несколько раз, не в силах бороться с усталостью, я чуть не засыпала. Но всякий раз усилием воли отгоняла сон.

В очередной раз умывшись холодной водой, я вдруг услышала снаружи слабый шум. Я подкралась к окну. Факел у входа давно прогорел. Ночь была темная, безлунная. Но слух мой различил цокот копыт: по Саффолк-лейн к «Алой розе» приближались четверо всадников. Двое спешились и подошли к воротам, а еще двое проехали к конюшне верхом. Гертруда наконец вернулась домой.

Как только голова моя коснулась подушки, я мгновенно уснула. Какая ужасная ночь! Мне показалось, что буквально через несколько секунд кто-то осторожно потряс меня за плечо. Это была Элис.

— Простите меня, госпожа. Я стучала, но вы не отвечали. Пришел портной.

Я совсем забыла про примерку. Отчаянно потерла глаза, не в силах прогнать сон и усталость. Никак не могла собраться с мыслями. Голова моя так и раскалывалась от боли, хоть криком кричи. Поняв, что сейчас мне понадобится вся моя сообразительность и решимость, я шепнула служанке:

— Передай Чарльзу, что у меня есть для него срочное поручение.

О, как не хотелось мне в тот день стоять перед портным, который наверняка начнет вертеть меня в разные стороны и втыкать в ткань булавки. Да и встречаться с Гертрудой, откровенно говоря, не было никакого желания. Я чувствовала себя совершенно разбитой.

А вот маркиза Эксетер, казалось, всю ночь проспала сном младенца. В глазах ее не было заметно никакой усталости. Пока портной со своим подмастерьем крутили меня так и этак, Гертруда внимательно наблюдала за процессом. Драгоценная серебристая ткань, которая в ящике торговца выглядела такой легкой, тяжело давила мне на плечи.

Я исподтишка внимательно разглядывала маркизу и заметила, что сегодня она не такая, как обычно: подозрительно оживленная и сияющая искренним весельем, которое даже не пыталась скрывать. Я вспомнила, что, когда мы с Гертрудой еще только познакомились в Дартфорде, сквозь ее учтивые манеры постоянно проглядывало нервное возбуждение. Тогда я подумала, что это ее обычное состояние. Однако, приехав домой, в «Алую розу», жена Генри успокоилась, и возбуждение ее прошло. Невольно напрашивался вывод: нынче ночью произошло что-то чрезвычайно важное.