class="p1">– Да я, я, –  проворчала колдунья. –  Зеркало-то Елисею отдай. За парня мать волнуется.

– Мать? –  царевна так удивилась, что даже забыла о своем гневе. –  У него что –  есть мать?!

Елисей не раз рассказывал ей о своем мудром и справедливом отце. Но почему-то ни разу не упоминал о матери! Алька всегда была уверена, что эта женщина умерла так давно, что сын и не помнит ее вовсе…

– У всех есть мать, бестолочь! А его мать вполне жива. Правда, я уж и не помню, когда она в последний раз из своей башни выходила. Да ей все равно и не позволяется никуда выезжать. Его Величество строг, супруге воли не дает… но сына-то она любит! Единственная радость в жизни! А этот оболтус бродит незнамо где, еще и не объявляется… где он хоть бродит-то, кстати?

Алька поколебалась. С одной стороны, она не знала, стоит ли выдавать врагу –  а в том, что старуха –  враг, она и не сомневалась! –  что королевич задержан в Тридевятом. Вот побежит старуха сразу королю докладывать, и что тогда? А с другой стороны, все-таки от матери скрывать, жив ли сын –  дурное дело…

– А вы ему кто? –  осторожно уточнила она.

– Родственница… дальняя. Значит, говоришь, под стражей у вас сидит?

– Откуда вы…

– А чего тут гадать, –  старуха усмехнулась. –  Раз зеркало его у тебя –  стало быть, он из Тридевятого так и не выехал. Которую седмицу на вызовы, паршивец, не отвечал! Разобиделся он на меня… сначала не так ему, видите ли, царевну на блюдечке подали, потом не так дорогу указывали… за ручку его вести, что ли! Да кто б меня отпустил надолго… сам он, видите ли, все найдет и всем покажет… тьфу! Наина-то еще когда послов выслала, границу закрыла. А он, стало быть, и не слыхал о том, раз так и не объявился. Да поди еще и сам же первому встречному стражнику и назвался, и откуда такой взялся, поведал… говорю ж –  бестолковый он у нас малость. Но хороший!

– Поведал, –  уныло подтвердила Алька. Он вообще всегда все готов был поведать –  как на духу выложить. Всегда ведь казалось, что уж Елисей-то и понимает ее, и не предаст никогда –  ведь он такой честный, открытый, ни одной задней мысли… а выходит, никогда он ни о матери не говорил, ни об этой вот… родственнице. И откуда вообще у королевского рода Тридесятого родственница –  колдунья? Никогда Алька о таком не слыхала. –  Да и не переживай ты за него. Так матушке его и передай –  мол, кормят-поят, в подвале не держат. Да и отпустят его, небось, скоро. Какая ни на есть Наинка противная, а наследника-то чужого королевства небось не станет долго держать…

– Что ж ты так о сестре-то не по-доброму?

– Ненавижу ее, –  привычно буркнула Алька, –  да кабы не она…

И вдруг запнулась. А что, собственно, –  кабы не Наина?

…Например, кабы не Наина, Алька давным-давно вышла бы замуж за Елисея. А он бы ее… в башню посадил, как его отец –  свою жену? Да нет, это вряд ли. Уж Алька бы не позволила!

…Еще, кабы не Наина, учиться ничему Алька бы тоже не стала. Ну, положим, в академии отучиться каждый наследник из союзных стран обязан… но ведь можно и заочно? А еще Елисей сказывал, что царевичей да королевичей из академии вовсе не выгоняют, как бы плохо ни учились. На второй год оставляют разве что. Да и поступают-то они без всяких экзаменов. Потому как какой ни есть наследник негодящий, а коли править ему, так хоть как в него какие-то знания запихнуть надобно! Вот и мучились профессора в академии. И наследников мучили. Иного и по семь лет, и поболее –  до результата. С Елисеем, правда, шибко мучиться не стали. Он об этом очень гордо говорил –  мол, с ним вообще не знали, что делать. Тридесятое-то и в союзный договор не входит. А все ж выгнать его по уставу академии нельзя, там не указано, что наследники непременно из союзных стран. Вот и закрывали профессора глаза. Мол, захотел хоть вообще учиться –  и то хлеб. Авось чего и останется в голове. Но пусть уж лучше переходит на следующий курс –  других преподавателей мучить…

Вот и Алька бы поди училась вроде Елисея –  как-нибудь. Только еще и заочно. По уважительной зато причине: ибо царица!

Да только какая б из нее царица была… всем бы Тридевятым небось уже король Демар правил давным-давно. Потому как ни Елисей, ни Алевтина понятия не имели, как это делать и чем вообще царство живет. Еще и, небось, благодарны ему были…

– Помирилась бы ты с сестрой, –  скрипучий голос ворвался в размышления царевны неожиданно. Она и позабыть успела, что не одна!

А старуха смотрела на нее пристально, не мигая. И будто видела в ней… что-то свое.

– Тебя не касается, –  буркнула Алька.

– Не касается, –  кивнула та. –  А только не дело это –  когда сестра сестру ненавидит. В гневе да запале чего только не вытворишь… как бы жалеть потом не пришлось.

Последние слова колдунья произнесла с такой горечью, что стало вдруг совершенно ясно: о своем она говорит… не об Альке с Наиной вовсе.

– Ты тоже поссорилась с сестрой? –  быстро спросила царевна. –  И что-то натворила?

Колдунья подняла руку, чтобы провести ладонью по лицу. Просторный рукав ее бесформенного одеяния чуть съехал, и на сухом сморщенном запястье ведьмы Алька заметила странное украшение –  простую, даже, кажется, ржавую тусклую цепь.

– Что я натворила –  то уж тебя, царевна, не касается, –  резко каркнула колдунья. –  Недосуг мне с тобой разговоры разговаривать. Зеркало Елисею отдай!

Выплюнув последний приказ, колдунья резко махнула рукой –  и тотчас ее изображение в зеркале сменилось отражением самой Альки.

– А вот не отдам, –  буркнула царевна уже себе под нос. –  И нечего мне указывать!

Глава двенадцатая, в которой царевна вспоминает старые сказки

Очередной день снова выдался тяжелым. Да легкого никто и не ждал. Елькинцы сказывали, мол, еще одна волкодлачья стая по ближнему леску рыщет, да вот отыскать ее никак не удавалось. Обычно-то нежить живых сама разыскивает да нападает, а тут пришлось едва не целый день без толку по лесу кружить, сквозь буераки пробираться. В конце концов оказалось, что стаи той –  всего-то пяток волкодлаков, да только крупных, матерых. И напали они по-умному –  исподтишка. И на самого слабого. Акмаль едва успел заслонить царевну, пока