Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пикты снег не любили. Их жилища — жалкие лачуги, а то и настоящие норы, скрытые под многолетними напластованиями мусора, кое-как укрывали от непогоды, но почти не защищали от холода. «Хуже морозов здесь — только жара! — поделился Мусорная Голова. — Летом бывают дни, когда дышать совершенно невозможно, а ещё в жаркую погоду быстро расползается всякая зараза». Гостям повезло: в его жилище, крышей которому служила облезлая крышка рояля, а стенами — обломки мебели, бутылки, глина и прочий сор, помещалась крохотная печурка, сложенная из нескольких кирпичей. Дымила она нещадно — впрочем, учитывая, чем её топили, ничего удивительного в этом не было.
По общему молчаливому согласию, в самом тёплом углу уложили Потапа. Медведя лихорадило: он лежал, свернувшись калачиком, словно огромный щенок, и трясся мелкой дрожью. Были тому виной раны, подземные миазмы или долгий путь, сказать трудно; Ласка лишь надеялась, что нагноения не произойдёт: медикаментов у неё не было, перевязочных материалов — тоже, и взять их было неоткуда. Разве что попросить хозяина… Но чистоплотность пиктов вызывала у девушки сильные сомнения. «В крайнем случае, постираю бинты… Если только удастся найти поблизости чистую воду. Но ведь их ещё и высушить где-то надо! Да уж, проблема…» Мусорная Голова вскоре покинул своих гостей: места в лачуге оставалось так мало, что вчетвером там было просто не повернуться.
Уходили они в спешке, и экипироваться должным образом для бродячей жизни не удалось. По какому-то наитию девушка переоделась в тряпьё, которое она носила в бытность «мальчишкой-механиком». Решение это оказалось как нельзя более верным: подумать страшно, во что превратилось бы нарядное платье «графини Воронцовой» после путешествия по подземельям!
— Поговорим? — предложила Ласка, после того как пикт удалился.
Озорник убрал свисавшие на лицо волосы, улыбнулся.
— Вопрос в том, с чего начать… Объяснять мне придётся многое, как ни крути.
— Начни с твоего жуткого глаза. «Просто стекляшка», значит, да?! — девушка, сама того не желая, начала заводиться.
— Ну, а что ещё я мог сказать? — пожал плечами Озорник. — К тому же, не забывай: когда мы встретились, у меня не было ровным счетом никаких причин доверять тебе. Это тайна, знаешь ли… И довольно страшная тайна.
— Так что же это такое — там, в твоём глазу?
— Помнишь, что я рассказывал тебе о Лексиконе?
— Машина, способная… — Девушка криво улыбнулась. — Изменить мир, да?
— Не просто машина, всё несколько сложнее… В определённом смысле это — книга, скрижаль, вместилище информации… Словарь. Словарь, каждое слово которого представляет собой невероятно могущественное заклинание. Слова эти составлены из… Значений, что ли… Понимаешь, в ныне существующих языках просто нет терминов, способных адекватно описать то, о чём я говорю. Каждый такой знак — сам по себе энергетический сгусток чудовищной мощи, и одновременно — мировая константа, и при том ещё — овеществлённая математическая абстракция… Даже один-единственный символ способен внести коррективы в мироздание — правда, весьма ограниченные во времени и пространстве.
— Значит, в твоей глазнице…
— Да, ты всё поняла правильно. Там сокрыт ключ к Лексикону; частица, родственная заключенным в нём энергиям. Древние создатели этой вещи позаботились о том, чтобы воспользоваться ей мог не каждый. Взаимодействовать с книгой, читать её способен только избранник.
— Древние создатели? Помнится, раньше ты говорил чуть ли не о Господе…
— Вопрос терминологии… Полагаю, Лексикон — порождение цивилизаций минувшего, давно исчезнувших из нашего мира. Их силы и возможности были столь велики, что сравнение с божественной сутью — не слишком большой грех против истины.
Снаружи доносились крики чаек, в углу постукивала капель: идущее от печурки тепло нагрело фанерную крышу, и снег начал подтаивать, протекая внутрь жилища. Потап тяжело вздохнул. Девушка с беспокойством глянула на медведя: лихорадка вроде бы отступила, по крайней мере, он уже не дрожал так сильно, как несколько минут назад. Ласка осторожно перешагнула когтистую лапу и подкинула в печку топлива: пригоршню щепок и пук соломы. Пламя яростно затрещало, рой искр устремился вверх по трубе — их было видно сквозь многочисленные дырочки в прогоревшей жести.
— Как тебя зовут? Я имею в виду, по-настоящему? — спросила девушка.
— Хочешь сказать, как меня звали раньше? Лев… Лев Осокин. — Озорник задумчиво улыбнулся. — Эта история… Всё началось одиннадцать лет назад. Мне было столько же, сколько тебе сейчас; я был молод, полон сил и великих замыслов — как и подобает юнцу, чья мечта вот-вот исполнится. Скажи мне, что бы чувствовала ты, отправляясь в самое сердце Азии, в составе экспедиции, руководимой знаменитым на весь мир географом?
— Ну-у… — Ласка невольно улыбнулась. — Наверное, это было бы здорово…
— Не то слово! Знаешь, я до сих пор помню каждый из тех восхитительных дней. Тяжко навьюченные лошади, люди в косматых треухах, жухлая трава и каменистые тропы под ногами… А впереди, словно прекрасный сон, ультрамариновые плато — и заснеженные вершины гор, розовеющие в лучах восходящего солнца! Это была вторая, печально знаменитая экспедиция под руководством Семёнова. Мы должны были исправить топографические ошибки первой и нанести на карты великую Хан-Тенгри. Не исключено, что именно в этом крылся корень всех бед: высочайшая гора Тянь-Шаня служит пограничным ориентиром, и сдвинуть её на двадцать вёрст к югу — означает новый передел устоявшихся границ… Впрочем, не знаю. Возможно, дело не в происках иностранных разведок, а в чём-то ещё; возможно — это просто несчастливая случайность… Как бы там ни было, мы попали в засаду, организованную одним из местных племён. В тот день рядом со мной шли Архип и Лёшка — наши экспедиционные медведи. Они были опытными ребятами; как только началась пальба, Лёшка толкнул меня за валуны. Мы залегли и стали отстреливаться, даже уложили кой-кого из нападавших. Архипа вскоре ранили — не пулей, стрелой. Я видел, как быстро темнеет под ним камень, хотел было помочь, и на миг потерял осторожность… Был сильнейший удар в глаз, ослепительная вспышка — и мир развалился на куски! А потом была только темнота.
Озорник умолк и протянул руки к теплу. Потап заворочался, пробормотал что-то и затих. Ласка подкинула в топку ещё несколько деревяшек. Последняя оказалась куском можжевельника: по лачуге поплыл тонкий смолистый аромат.
— Не надо мне джину! — вдруг отчётливо произнёс медведь.
— Бредит, что ли? — забеспокоилась девушка.
— Нет, просто разговаривает во сне. Такое бывает.
— Ты остановился на самом интересном
