Но не метались в том пламени, не кричали ещё живые бесформенные комки, облепленные цепким огнём…

Волкодав близко увидел перекошенное страхом лицо стрелка. Воин так бросил рычаг, словно тот вдруг раскалился, и кинулся наутёк. Хобот сифона глянул вниз, но пружина ещё двигала механизм, последовал очередной плевок… Тёмно-красные языки окутали мехи и бачок с запасом горючего. В скалах отдалось эхо – на месте машины взвился гриб чёрного дыма. Во все стороны полетели раскалённые кляксы. Рубашка Волкодава вспыхнула. Трое вельмож с криком бросились прочь.

Всё же венн настиг стрелка. И напутствовал таким ударом, что беглец пропахал головой осыпь, забив мелкими камешками себе рот.

Кермнис Кнер подошёл к Волкодаву. Тот уже отшвырнул сорванную рубашку и по наитию сделал единственное, что могло погасить вгрызавшийся в тело огонь: бросился плашмя, прижимаясь к земле.

Впрочем, он всё равно поднялся раньше добротно оглушённого стрелка. На его лице не было ни бровей, ни ресниц. Правое плечо и половину груди покрывали корки песка и каменной крошки, но они не могли скрыть багрового, глубоко вдавленного клейма.

Кермнис Кнер увидел неровный круг и в нём три острых зубца. Так метили опасных каторжников в Самоцветных горах.

– О, – только и сумел выговорить аррант, но потом словно встряхнулся, провёл ладонью по растрёпанным кудрям и сказал: – Ты избил моего человека, варвар, а главное, разрушил сифон. Ты хоть представляешь, какую бездну труда я в него вложил?

То, что досталось стрелку, в понимании венна грешно было называть словом «избил». Если бы он сделал с посрамлением человеческого рода, едва не метнувшим огонь в девятилетнего храбреца, всё, что на самом деле хотел…

– Построил один, построишь и другой, – сквозь зубы сказал он Кермнису Кнеру, но тот, не дослушав, перебил:

– Ладно, сегван, мы в расчёте. Благодаря тебе я теперь знаю, что к огнемётной машине нужно ставить не просто самых метких стрелков. Для этого следует выбирать наиболее решительных и хладнокровных. Необходимо также, чтобы их прикрывали особо отряженные пращники и копейщики… Я буду рад ещё побеседовать с тобой, варвар, овладевший божественной речью учёности. Ты как будто неглуп и, сдаётся мне, стоишь того, чтобы я потратил на тебя время… но сейчас меня призывают дела. Эй, стража, зовите сюда этих бездельников! Я хочу знать, что за дикарское суеверие заставило их бросить работу!

Вот так и сбылось то, чего Волкодав с самого начала подспудно боялся, но, пожалуй, предвидел: пришлось ему в Дар-Дзуме застрять, и не на один день. Ну не мог он оттолкнуть заплаканного мальчишку, когда тот за руку потащил его обратно в бабушкин дом. Водворив Рыжего в конуру, Ирги со всех ног помчался на постоялый двор, и оттуда тоже бегом прибежали Иригойен с матерью Кендарат. И повели себя так, словно Волкодаву предстояло немедленно умереть от ожогов. Жрица даже не устроила ему выволочки за глупость, как он ожидал. Потребовала горячей воды, развела очередное снадобье, вонявшее хуже аррантского студня, и взялась чистить раны, смывая песок и остатки въевшейся гадости. Подсела Мицулав и стала мазать ожоги сметаной, купленной для застолья. Две седые женщины действовали слаженно, точно сёстры. Волкодав знай терпел и на всякий случай помалкивал. Было больно, но боли клеймёный каторжник давно уже не боялся. Когда болит, неизменно кажется, что нынешняя боль – навсегда. Но она проходит. Она проходит…

Правда, к утру ему стало до того худо, что он еле выполз наружу из глиняного домика, отведённого для гостей. Усевшись под стеной переждать, пока двор перестанет раскачиваться перед глазами, венн заподозрил, что у матери Кендарат имелись некоторые основания для беспокойства. Похоже, треклятый студень не просто горел, но ещё и был изрядной отравой.

К этому времени в доме Мицулав успела перебывать вся улица во главе с могучим Бизаром. Пришёл и стражник Захаг, уже без цветного кушака и кожаной безрукавки.

– Двадцать лет я в наёмниках, – сказал он Волкодаву. – И купцов охранял, и с урлаками дрался на халисунской границе, но здешнему вейгилу ни за какое серебро служить больше не буду. Иначе потом, чего доброго, всей жизни не хватит, чтобы у Богини прощение заслужить.

Вечером, когда смягчилась жара, с горельников вернулась мать Кендарат. Она бывала там почти каждый день; нищие, до которых не было дела ни вейгилу, ни зажиточным горожанам, благословляли её. В этот вечер жрица не стала швырять ученика оземь и отрывать ему руки, ограничившись простым правилом движений.

– Что вы делаете? – удивился Ирги, вышедший на задний двор.

– Молимся, – ответила она.

– Это как?..

– Когда призывают Богов, – стала объяснять Кан-Кендарат, – кто-то устремляет к Ним слово, как наш Иригойен, а кто-то – движение тела. Моя вера учит знать равновесие мира и раскрывать тем, кто тщится нарушить его, неправоту их деяний. Вот смотри. Если кто-нибудь нападёт на меня, он будет повергнут. И не потому, что неудачно напал, а просто потому, что напал. И если Кан будет милостива, он сумеет понять, что зря полез драться… Возьми палку, Волкодав!

Но Младший рассмотрел на повязках свежую кровь.

– Ему больно!

– Это потому, что он двигаться не умеет, – хмыкнула жрица.

Венн улыбнулся.

– Если я не буду шевелиться сейчас, – сказал он мальчику, – потом будет больнее.

Размахнулся палкой так, что Ирги на всякий случай отскочил в сторону… и мать Кендарат, даже не вставая с земли, весьма бережно разложила его между грудами укрытого на ночь желтослива.

– Видишь? – сказала она, легонько придерживая руку венна, воткнутую плечом в пыль и беспомощно распрямлённую. – Его ярость исчерпана. Враг перестал быть врагом, и я могу выпустить его, чтобы он стал мне другом.

У мальчика разгорелись глаза.

– Я тоже хочу так молиться Богине!

Мать Кендарат похлопала по циновке рядом с собой:

– Для начала я научу тебя правильно падать, чтобы земля давала тебе силу, а не отнимала её… Покажи, Волкодав!

– Опять ты, неблагодарный сегван! – сказал Кермнис Кнер. И засмеялся: – Я ещё не собрал новый сифон, чтобы ты мог сломать и его!

Он сидел за деревянным столом, прилаживая к прозрачной склянке изогнутую медную трубку. Когда-то гладкие доски были изрезаны, исписаны аррантскими цифрами, прожжены до дыр. Волкодав нипочём не сел бы есть за такой стол.

– Я слышал, – сказал он зодчему, – проходчики боятся лезть в водовод, потому что там падают камни.

Он не отказался бы узнать, отчего, упорно называя его сегваном, Кнер почти всякий раз честил его «неблагодарным», но это вполне могло подождать.

Аррант прищурился.

– И ты их заставишь? – поинтересовался он язвительно. – Напугаешь до смерти, как сына вейгила и мою стражу? Право, следующий раз буду требовать, чтобы мне купили для работы невольников…