Конечно, мы были приглашены на новоселье. Мы оченьмонтировались, как говорят киношники, со всем интерьером. Как ни странно,начальники и их жены тоже хорошо монтировались. Одну я сделал ошибку: пришел впиджаке и галстуке. Сергей мне прямо об этом сказал: чего, мол, ты такцеремонно, мог бы и в свитере прийти. Действительно, надо было мне прийти вмоем толстом свитере.

Сергей обносил всех кофе и наливал какой-то изысканныйконьячок, а начальники, в общем-то милые люди, вежливо всему удивлялись иговорили: вот она, молодежь, все у них по-новому, современные вкусы, но ничего,дельная все-таки молодежь. Ужасно меня смешат такие разговорчики.

Когда мы снова вошли в столовую уже с апельсинами в руках,Сергей сидел один. Мы подошли и сели к нему за стол. Он был мрачен, курилсигарету «Олень», на столе перед ним стояла недопитая рюмка, рядом лежал тихопиликающий приемник, а возле стола на полу валялись кожаная куртка и яйцевидныйшлем. Бог его знает, что он думал о себе в этот момент, может быть, самыеневероятные вещи.

Он дал нам возможность полюбоваться на него, а потом сталгреть Катины руки.

– Доволен? – сказал он мне. – Доказал мне,да? Высек меня, да?

– Угости меня чем-нибудь, Сережа, – попросил я.

– Пей. – Он кивнул на бутылку.

Я выпил.

– Женщине сначала наливают.

– Моя ошибка, – сказал я. – Давай, значит,так: ты грей женщине руки, а я буду наливать женщине.

Он выпустил ее руки.

– Удивляешь ты меня, Калчанов.

Катя подняла рюмку и засмеялась, сузив глаза.

– Он тебя еще не так удивит, подожди только. Сегоднядень Калчанова, он всех удивляет, а завтра он еще больше всех удивит.

– Катя, – сказал я.

– Ты ведь думаешь, он просто так, – продолжалаона, – а он не просто так. Он талант, если хочешь знать. Он зодчий.

Я молчал, но мысленно я хватал ее за руки, я умолял ее неделать этой вивисекции, не надо так терзаться, молчи, молчи.

– Это ведь только так кажется, что ему всешуточки, – продолжала она. – У него есть серьезное дело, дело егожизни…

– Неужели в самом деле? – поразился Сергей, судовольствием помогая Катиному самоистязанию.

– Конечно. Он дьявольски талантлив. Он талантливейтебя, Сережа.

Сергей вздрогнул.

– Пойдем-ка танцевать, – сказал я, встал и потащилее за руку. – Ты зачем это делаешь? – спросил я, обнимая ее за талию.

Она усмехнулась.

– Пользуюсь напоследок правом красивой женщины. Скоро ястану такой, что вы все со мной и разговаривать не захотите.

От нее пахло апельсиновым соком, и вся она была румяная,юная, прямо пионервожатая из «Артека», и ей очень не шел этот тон «роковойженщины». Мы затерялись в толкучке танцующих, казалось, что нас никто не видит,казалось, что за нами никто не наблюдает, и мы снова неумолимо сближались.

Крутился перевернутый фужер на проигрывателе, края пластинкибыли загнуты вверх, как поля шляпы, но все-таки звукосниматель срывал какие-тохриплые, странные звуки. Я не мог различить ни мелодии, ни ритма, не разбирални слова, но мы все-таки танцевали.

– Успокоилась?

– Да.

– Больше этого не будет?

Я отодвинулся от нее, насколько позволяла толкучка.

– Давай, Катерина, расставим шашки по местам, вернемсяк исходной позиции. Этот вариант не получается, все ясно.

– Тебе легко это сделать?

– Ну конечно. Все это ерунда по сравнению с темизадачами, которые… Точка. Ведь ты сама сказала: у меня есть большое дело, деломоей жизни.

– А у меня есть прекрасная формула: «но я другомуотдана и буду век ему верна». И кроме того, я преподавательница русского языкаи литературы.

– Ну, вот и прекрасно!

– Обними меня покрепче!

Без конца повторялась эта загадочная пластинка, ее ставилиснова и снова, как будто весь зал стремился к разгадке.

– Этот вечер наш, Колька, договорились? А завтра – все…Не каждый день приходят сюда пароходы с апельсинами.

Горит пламя – не чадит,

Надолго ли хватит?

Она меня не щадит,

Тратит меня, тратит…

Я вспомнил тихоголосого певца, спокойного, как астроном. Мнестало легче от этого воспоминания.

Жить не вечно молодым,

Скоро срок догонит,

Неразменным золотым

Покачусь с ладони…

Я построю города, и время утечет. Я сбрею бороду и станукрасавцем, а потом заматерелым мужиком, а потом… Есть смысл строить на земле?Есть смысл?

Потемнят меня ветра,

Дождиком окатит.

А она щедра, щедра,

Надолго ли хватит…

А пока мы еще не знаем печали, не знаем усталости, и потемному узкому берегу летят наши слепящие фары, и наши пузатые самолеты, теряявысоту, опускаются на маленькие аэродромы, и в шорохе рассыпающихся льдин, гудясиренами, идут в Петрово и Талый ледоколы, и вот приходит «Кильдин», и мы сКатей танцуем в наш первый и последний вечер, а что здесь было раньше, при жизниСталина, помни об этом, помни.

Катя была весела, как будто действительно поверила в этуусловность. Она, смеясь, провела меня за руку к нашему столу, и я тоже началсмеяться, и мы очень удивили Сергея.

– Ты не джентльмен, – резко сказал он.

Пришлось встать и с благодарностью раскланяться. Какой уж яджентльмен? Сергей изолировался от нас, ушел в себя, и я, подстраиваясь подКатину игру, перестал его замечать, придвинулся к ней, взял ее за руку.

– Хочешь знать, что это такое?

– Да.

– Если хочешь знать, это вот что. Это – душное лето, ая почему то застрял в городе. Я стою во дворе десятиэтажного дома, увешанногобельем. На зубах у меня хрустит песок, а ветер двигает под ногами стаканчикииз-под мороженого. Мне сорок лет, а тебе семнадцать, ты выходишь из-под арки спервыми каплями дождя.

– Простите, керя, – кто-то тронул меня за плечо.

Я поднял голову. Надо мной стоял здоровый парень с пакетомапельсинов в руках. Это был один из дружков Виктора Колтыги, один из партииАйрапета.