в каком-то трансе от холода и сырости.

Где бы она ни была мгновение назад, там больше никого не было. В ее голове, в ее мыслях.

(Только папа.)

Она забыла про Лукаса; а теперь он рядом.

Он здесь, и он в ужасном состоянии.

Дон сразу просыпается.

94

Лукас как-то неправильно дышит. Не так, как парни дышат во сне, — храпя и сопя, как медведь или как паровоз.

Дон просыпается от осознания, что Лукас не двигается. Она слушает, но не слышит его дыхания из-за воя ветра и начинает паниковать. Ей кажется, что он умер, она наклоняется к нему в полной темноте, нащупывает его лицо и шею и ищет пульс.

Пульс есть, но очень слабый.

Дон включает фонарик и убеждается, что он все-таки дышит, пусть и еле заметно. Чуть позже он начнет вдруг с шумом вдыхать воздух, а потом выдыхать, словно умирая, лицо будет сводить судорогой, и она поймет, что ему больно.

И сможет посмотреть, сколько крови вытекло из прорехи в его куртке.

Дон направляет луч фонарика на каменные стены расщелины. Устраивает его среди камней так, чтобы он держался, а ее руки остались свободными.

Лукас свернулся калачиком, подтянув колени к животу. Дон бережно пытается немного его распрямить. Дотрагивается до молнии на куртке.

Лукас слабо шевелится, не просыпаясь. В пещере очень холодно, но кожа у него горячая, слишком горячая. Пока она расстегивает молнию, он тихо стонет, однако все равно не просыпается, а Дон не знает, хорошо это или плохо.

Крови натекло очень много.

Под курткой только футболка. Лукас — Черный Медведь, поэтому футболка на нем красная, только оттенок скорее вишневый. А на животе — багровый.

Ткань прорезана насквозь как раз над пупком. Весь живот липкий от крови: часть уже засохла, часть совсем свежая. Кровь пропитала футболку, и та начала присыхать к коже. Дон смотрит на рану, и ее начинает подташнивать.

Лукас снова стонет. Такой звук издают дети или больные животные. В нем слышатся боль, страх, изнеможение.

Дон застегивает куртку. Выключает фонарик и сидит в темноте, спиной к выходу, напрягая слух, чтобы уловить дыхание Лукаса.

Время идет. Дон не знает, сколько лежит, прислушиваясь к ветру и слабому дыханию Лукаса. Время от времени он приходит в сознание, вновь делает глубокий вдох, стонет от боли, которую ему доставляет любое движение, а потом его дыхание становится частым и судорожным.

Он в серьезной опасности.

Наконец Дон понимает, что дальше он не пойдет.

— Лукас, — зовет она и включает фонарик. — Лукас, очнись.

Она светит на него. Он не открывает глаза. Теперь он дрожит от холода и чего-то совсем иного.

— Лукас. — Дон осторожно трясет его. Он морщится и едва шевелится, но так и не открывает глаза.

— М-м? — наконец произносит он.

— Лукас, ты ранен, — говорит ему Дон. — Серьезно ранен.

У Лукаса вырывается стон.

— Да. — Его голос очень слаб. — Уорден задел меня.

Он слегка двигается, и Дон видит, как от этого усилия и боли искажается его лицо. Она видит кровавое пятно на красной куртке и поверить не может, что с такой раной он забрался так далеко.

— Кажется… дальше мне не идти, — шепчет Лукас, и от этих слов ей становится страшно. Ей страшно, потому что она знает, как сильно Лукас хочет стать тем единственным, который сможет все исправить.

Надежным и сильным.

— Кажется… — шепчет Лукас, — лучше мне пока полежать тут. — И чуть погодя: — Дон, тебе тоже страшно?

95

Дон проходит футов пятьдесят, прежде чем осознает, что все-таки ушла.

Она постаралась устроить Лукаса как можно удобнее. Чтобы ему было тепло и сухо, насколько это вообще возможно. Оставила ему почти всю еду — те крохи, что были.

Вряд ли он долго протянет. Тем более если она не приведет помощь.

Она вдруг становится одержима мыслью спасти Лукаса. И Эмбер. Всех, кто еще жив.

Дон оказывается на краю обрыва еще до того, как понимает, что пошла не в ту сторону. Но вовремя останавливается, разворачивается, бежит обратно к их пещере и проносится мимо, не успев убедить себя, что ей лучше остаться.

Не успев почувствовать морозность воздуха.

Проходя мимо укрытия, она вроде бы слышит, как Лукас зовет ее по имени. Голос звучит слабо, прерывисто, и ей хочется вернуться к нему, лечь рядом, утешить его, согреть и притвориться, что ей не страшно.

Но он умрет на этом хребте, если она не пойдет дальше.

Если не приведет помощь.

И Дон продолжает бежать, продолжает двигаться. Туда, где, по ее предположениям, пролегает тропа. Навстречу Брендону и Эвану.

Навстречу Уордену.

Через какое-то время адреналин иссякает, и ее охватывает холод.

От мороза щиплет лицо, ветер забирается под куртку, но когда Дон останавливается, становится только хуже. Она не видит ничего дальше луча фонарика, помощь не идет, спасения нет.

Ей хочется есть, тело обессилено.

Дон бредет по камням, заставляя себя двигаться вперед, но не понимая, где находится и кто она в непостижимом замысле великого мира.

Вокруг только камни и ночь, она пытается сбежать и от того, и от другого, а как только закрывает глаза, видит кровь, пропитавшую куртку Лукаса. И этого достаточно, чтобы идти вперед.

Она не вернется.

Она не даст ему умереть.

96

Но Лукас все равно может умереть, Дон это знает.

Она тоже может.

Она онемела от холода, голода и усталости. Увязла в своих мыслях, словно в болоте, тело не отвечает даже на самые простые команды. Она падает, раздирает ладони о камни и остается лежать; над ней воет ветер, так что закрыть глаза и уснуть будет просто.

В принципе, мороз не так уж суров, а на камнях лежать удобно. Такое приятное чувство, словно куда-то плывешь. Ей хорошо, есть не хочется. Дон закрывает глаза, зная, что, если не открывать их, больше холода никогда не почувствуешь.

Ей кажется, что тело ужасно отяжелело. Просто сесть — уже непростая задача, а снова встать — невыполнимое свершение. Когда она поднимается на ноги, перед глазами все плывет. Она боится потерять сознание.

Ветер грозит заморозить насмерть. Или сбить с ног, и уж тогда она точно решит уснуть.

Дон минуту стоит на месте, а потом заставляет себя идти. Луч фонарика освещает землю перед ней, и Дон знает, что никакой тропы тут нет. Она идет вперед только наудачу.