Так вот на что Аристарх наткнулся в своих ревнивых инспекциях! А с первого взгляда, в жёлтом мареве лампы, сходство действительно невероятное.

– Странно… – обескураженно бормотал он. – Ни черта не помню! Маразм. Что за куртка… и мотоцикл?! Мистика, маскарад. Где это, ёлы-палы, и откуда – тут?! Да нет, это кто-то… другой, да?!

– Не сейчас. Мы же договорились: завтра. Всё зав-тра…

Он прыжком оказался возле кровати, рухнул рядом, схватил её за плечи и основательно тряханул.

– Ты рехнулась?! Ты правда думаешь, что я дам тебе спать?! Кто этот парень?! Где он? Когда?!! Отвечай, или я придушу тебя!!!

Она со вздохом подтянулась на обеих руках, села в кровати. Подоткнула подушку за спину.

– …дай сигарету.

– Нет! Ты бросила курить.

– Когда это я бросила?

– Шесть часов назад. И навсегда… Давай! Расскажи мне сейчас же, что это за… мальчик. А потом я тебя точно убью! Когда. Он. Родился.

Она год назвала запухшими губами…

Огромная тишина вплыла в открытое окно, застрекотала-затрепетала предрассветным говорком каких-то птах.

– Се… Семён? – прошептал он, осекшись. Каким он маленьким вдруг стал, мелькнуло у неё. Маленьким, съёженным, потерянным…

– Иди ты в задницу со своей семейной сагой, – проговорила почти снисходительно. – Он – Алексей, в честь моего деда. Хотя доброты его, увы, не унаследовал.

Аристарх повалился рядом навзничь, перекрыл глаза скобой локтя, будто хотел ослепнуть, не видеть, будто боялся до конца осознать и зарыдать, и разодрать к чёрту какое-нибудь покрывало, стул какой-нибудь разломать в этой уютной чудесной спальне.

– Как ты… посмела, – пробормотал глухо. Лёгкие его трепетали от нехватки воздуха, от горя, горящего внутри. – Как посмела отнять… всё разом: себя, нашего ребёнка…

– Это не наш ребёнок, – оборвала она спокойно. – Наш погиб. Вместе со мной.

Поднялась, нашарила босыми ногами тапочки (где вы, светящиеся тапки Изюма!), накинула халат, нащупала на тумбочке пачку сигарет. Щёлкнула зажигалкой и жадно затянулась. В свете огонька сигареты её лицо с припухшими губами казалось осунувшимся и резким и поразительно юным. Выдохнула дым, погнала его ладонью мимо лица, сощурилась и проговорила:

– Ладно. Это «завтра», собственно, уже настало. Сядь вот здесь, напротив, я всё расскажу. Только портки надень. Я эту сцену двадцать пять лет репетировала…

– ВЫ ПОТРЯСАЮЩЕ ПИШЕТЕ О ЛЮБВИ. ЛЮБОВЬ, СЕМЬЯ – ЕДИНСТВЕННЫЙ СПОСОБ ЖИТЬ ИЛИ ОДИН ИЗ МНОГИХ?

– Это зависит от особенностей душевной организации. Я человек душевно подвижный, мне любовь необходима. Причем любовь в ее всеобъемлющем значении. В смысле устройства жизненного пространства, я – ретроград и консерватор, и вообще, из тех женщин, которые спокойно несут жизнь на своих плечах. Семья, дети, близкие родственники – все как у людей, вынь душу да положь на алтарь семьи.

Мне всегда странны были люди, не желающие заводить детей. Я такую душу представляю одноногой. Приносят нам дети радость или приносят огорчения – это непременная часть пути человеческой души. Человек должен просматривать свой род позади и впереди себя. Это одно из условий обычного человеческого счастья.

Я, как пастух, должна проследить всех своих овечек. У меня непременный ежедневный перезвон: где та? А этот, почему не на работе? А та – сдала ли кровь на анализ? А тот – был ли у ортопеда… А вот эта (младшая сестра) – на гастролях; значит, высчитать точно разницу во времени и позвонить, когда она еще в гостинице.

Картинка по теме:

Однажды звоню сестре в Вену. А она мне, мечтательно:

– Слушай, тут нас поместили в маленьком уютном отеле. На первом этаже – магазин надгробных памятников. Я сегодня глянула – там такая красота: ангелы, лиры, гранитные вазы с цветами. Кстати, есть один чудный памятник, тебе бы в самый раз: раскрытая на постаменте книга и на страницах мелкими латинскими буковками выбито начало «Человеческой комедии»…

Я даже приценилась – недорого, можешь представить. Только провоз будет стоить страшенных денег… – Она огорченно вздохнула и добавила: – Так что пока я тебе туфли купила. Носи на здоровье!

И между прочим: надгробный памятник в качестве прижизненного подарка – не такая уж редкость. Моя подруга, работающая в Америке в «детском садике для стариков», рассказывала, как подошел к ней однажды ее подопечный – некий Марк Лазаревич, бывший ленинградец, заслуженный врач, очаровательный старичок. Стал делиться впечатлениями от недавней поездки в Литер. Многое в России, говорил он, куда дешевле, чем здесь, в Америке. Например, мрамор.

– А у нас ведь с Лидой скоро пятидесятилетний юбилей свадьбы, – делился он. – И я привез замечательный подарок, знаете. Две надгробных плиты: мне – из серого мрамора, ей – из розового. И надписи уже позаботился выбить. Себе написал просто: «родился-скончался». А Лиде поэтично так: «Пришла в этот мир… Покинула этот мир…» – без даты, разумеется.

– Н-но… Марк Лазаревич… – пролепетала моя впечатлительная подруга. – Где же вы их держите?

– Под кроватью! – охотно ответил тот. – У нас такое покрывало длинное, знаете, до полу… А вот послезавтра, – продолжал он торжественно, – в день нашего золотого юбилея… я дождусь, когда она откроет глаза, и скажу: «Лида, загляни под кровать!»

– И ВСЕ ЖЕ ПОГОВОРИМ О ЛЮБВИ МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ НЕ В ЗАГРОБНОЙ, А ЗЕМНОЙ, РОМАНТИЧЕСКОЙ ЕЕ ИПОСТАСИ. «ОБЛАСТЬ СЛЕПЯЩЕГО СВЕТА» – ВАША ПЕЧАЛЬНАЯ И СВЕТЛАЯ НОВЕЛЛА О ЛЮБВИ, КОТОРАЯ КАЖЕТСЯ СПИСАННОЙ С НАТУРЫ, ВЗЯТОЙ ИЗ ЖИЗНИ. КАЖДЫЙ ИЩЕТ ДЛЯ СЕБЯ ЭТУ САМУЮ «ОБЛАСТЬ», КАЖДОМУ ХОТЕЛОСЬ БЫ ХОТЬ НА НЕДОЛГОЕ И ПРЕКРАСНОЕ ВРЕМЯ ОКАЗАТЬСЯ В ЭПИЦЕНТРЕ ЭТОГО СЛЕПЯЩЕГО СВЕТА. ЧТО ДЛЯ ВАС ОЗНАЧАЕТ СЛОВО «ЛЮБОВЬ», КАК ЭТО ЧУВСТВО ПОМОГАЛО – ЕСЛИ, КОНЕЧНО, ПОМОГАЛО! – ВАМ В РАБОТЕ И ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ ПО ПОВОДУ ТАЛАНТА БЫТЬ ЛЮБИМЫМ И ЛЮБИТЬ?

– В таких случаях мне всегда неловко огорчать интервьюера, но, как и многое из того, что я пишу, эта новелла была сочинена совершенно – от первого до последнего слова. Понимаете, сейчас уже я могу позволить себе делать из слов все, что сочту нужным делать. Могу изобразить такую вот, слепящую любовь.

Что касается меня самой, то это чувство никогда не помогало, а всегда мешало мне в работе. Особенно в молодости. Для работы прозаику необходим покой и воля, а также энное количество денег, чтоб было чем за электричество платить. Любовь только поэтам – друг и кормилица. Они если и потеряют три строфы, что накатали утром в подъезде, то помнят их наизусть. А нам, прозаикам, это – стихийное бедствие, тайфун, понимаете? У нас такое дело – без железной дисциплины ни черта не напишешь. А я еще люблю, чтобы каждая бумажка, закладка в книге, записка на столе – все лежало на своем месте. Любовь же опрокидывает все: мысли, порядок, способность к сосредоточению. Талант любить – это дар, такой же, как любой другой талант. Я встречала в своей жизни людей, которые умеют делать из любви блестящий дивертисмент… месяца на два. Знала и таких, кто всю жизнь угрюмо любит одного человека и самозабвенно вкалывает на него, не требуя благодарности. Я не знаю – что лучше.