— So what time do you have to be at the airport? [103]— спросил он.

Смысл вопроса дошел до нее не сразу. Брюс Кеннеди — под градусом или нет, — зачастую производивший впечатление человека, плохо въезжающего в ситуацию, с одного раза понял, что сегодня, в воскресенье, она улетает в Амстердам.

— I don’t have to be at the airport ,[104]— сказала она с деланой непринужденностью, одновременно пристально следя за его реакцией.

Впрочем, и следить-то не было нужды. В глазах Брюса Кеннеди что-то изменилось, причем так, как ей однажды довелось видеть в одном фильме на «Нэшнл джиографик». В фильме о совах. Когда они спят, не опуская век, глаза затягиваются пленкой, заслоняющей свет.

Рассказывая ему, что специально сняла номер люкс и что домой пока не спешит, она видела, как пленка затягивает глаза Брюса Кеннеди.

— Right ,[105]— сказал он, дождавшись, когда она выговорится.

— I’m sorry, I have to take this .[106]

Брюс Кеннеди лишь на третий раз услышал свой мобильник. Мириам услышала его раньше, проникновенная мелодия, но звучащая механически, что-то из оперы или из вальсов Иоганна Штрауса. Он откинул крышку сверхплоской черной «Моторолы», сдвинул солнечные очки на лоб и, прежде чем поднести аппарат к уху, прищурившись вгляделся в экран.

Они сидели на террасе «Эль биготе». Мобильник лежал у него возле тарелки с berberechos [107]и кальмарами. Рядом с их столиком стоял кулер с бутылкой белого вина, обернутой салфеткой. Солнце, отражаясь от белой скатерти, резало глаза. Далеко-далеко в неподвижной воде застыл танкер — сейчас он казался еще более размытым и стертым, чем несколько дней назад, словно делал все возможное, чтобы исчезнуть совсем, но не знал, как это сделать.

— Hello, darling. How’s my baby doing? [108]

Мириам через стол разглядывала его лицо. Очки все еще сдвинуты на лоб, на котором было еще больше морщин и складок, чем обычно. Одной рукой он прижимал телефон к уху, а двумя пальцами другой руки массировал переносицу.

— Oh yeah? Tell me about it .[109]

Голова его легонько покачивалась вверх-вниз, он прикрыл глаза и, казалось, забыл, где он или с кем.

Мириам подцепила вилкой моллюска и попыталась сделать вид, что не слушает. О предметах такого рода они еще ни разу не говорили, да она и не спрашивала. Есть ли у него жена? Подружка? Несколько подружек? Последнее ей казалось более вероятным. В парикмахерской она, случалось, листала иллюстрированные журналы. И смутно припоминала фотографии: Брюс Кеннеди на юте парусной яхты, на красной дорожке во время премьерного показа, в первом ряду на баскетбольном матче, указывающий пальцем на репортера у входа в дискотеку… На снимках он редко бывал один. Женщины, молодые женщины (все более и более молодые) в коротких юбочках, на высоких каблуках, в кроссовках и бейсболках, в солнечных очках (это всегда) висели у него или на руке, или на шее.

— What time it is here? — Он взглянул на свои черные часы с широким ремешком. — You know what time it is, darling… It’s always the same time .[110]

На последней фразе он бросил взгляд на Мириам и подмигнул, а поскольку сидел против солнца и прищурился, его взгляд казался даже веселым — впервые за все утро. Когда она сказала, что не собирается в аэропорт, его глаза подернулись пленкой, но он мгновенно пришел в норму. Точь-в-точь как сова из документального фильма на «Нэшнл джиографик», когда далеко внизу под деревом заметила копошащуюся мышь.

— Right. — А потом посмотрел вниз. Там, внизу, что-то шевельнулось. — So, it looks like we have all the time in the world ,[111]— заключил он, и на его лицо вернулась прежняя ухмылка.

Так или иначе, Мириам прекрасно поняла значение пленки на глазах. Он рассчитывал, что в воскресенье она улетит. В воскресенье. Послезавтра возвращаюсь в Амстердам. Он не забыл, он хорошо запомнил, что она останется только на один день (одну ночь!), и лишь после этого пригласил ее в «Эль гато».

Да, чем больше она думала об этом, тем отчетливее все понимала. Она не вписывалась в цепочку все более и более юных особ из глянцевых журналов. Она была женщиной среднего возраста. Так, подвернулась на одну ночь. А теперь, оказывается, она вовсе не собирается улетать. Свалилась ему на шею.

Она отнюдь не собиралась упрощать ему жизнь.

Любопытно посмотреть, как он вывернется.

Брюс Кеннеди опять посмотрел на часы.

— You have to go to school now, honey… It’s almost 8:15, ok… Give a kiss to mommy, tell mommy I’ll call her later. Bye, bye, precious… [112]

Он несколько раз чмокнул воздух, изображая поцелуй, и захлопнул крышку. На секунду-другую, казалось, забыл, где находится, потер нос, ощупал очки, сдвинул их вниз, а потом опять вверх.

— Right. — Он фыркнул и тряхнул головой.

Подошел официант, спросил, не желают ли они чего-нибудь еще. Мириам заказала кофе и рюмочку зеленого ликера. Она заметила, что и в «Эль биготе» есть ликеры зеленые, пожалуй даже более зеленые, чем de la casa в «Эль гато».

Официант взглянул на Брюса Кеннеди.

— Lo mismo para mí ,[113]— сказал тот.

Пока официант собирал со стола посуду, она, изобразив полную непринужденность, попробовала глянуть на его часы, выглядывавшие из-под обшлага белоснежной рубашки. Пять двадцать? Сюда они зашли между тремя и четырьмя. Так что вполне возможно, пять двадцать. Она принялась отсчитывать время назад. Четверть пятого, четверть четвертого, четверть третьего… Подумала о разнице во времени, когда они десять лет назад летали в Лос-Анджелес, и ей сразу расхотелось заниматься подсчетами.