только резвые, но и хорошие лошади. Сам Руссо не ожидал такого результата. Когда же он привел первого сына Демпсея от одной из этих кобыл на бега в Одессу, его ждал большой удар: жеребенок не был допущен к состязаниям, как не имеющий установленной степени орловской кровности. По существовавшим в то время правилам, метисом считался такой рысак, одна сторона родословной которого была американской, а другая – орловской. Причем орловская сторона приравнивалась к улучшающей единице, так что в жеребенке должно было быть не менее 31/32 или 63/64 орловской кровности. Этому условию не отвечали кобылы завода К.А. Руссо. Руссо сейчас же телеграфировал в Главное управление, прося допустить его лошадь к бегам, но в этом ему было отказано. Оставалось одно – попытаться разъяснить происхождение кобыл К.А. Руссо. Это было нелегко, так как кобылы происходили либо от отцов, матери которых были неизвестны, либо их бабки происходили от таких же жеребцов. В том, что это были орловские лошади, сомнения не было, но они вышли из мелких заводов, описи которых не были никогда напечатаны. Тогда Л.А. Руссо воспользовался советом своего друга Феодосиева, и совет этот помог. В имение Л.А. Руссо приехал Прохоров и «разъяснил» происхождение кобыл завода К.А. Руссо. Прохоров настолько интересная личность, что я скажу о нем несколько слов.

Иван Васильевич Прохоров происходил из когда-то состоятельной купеческой семьи, затем обедневшей. Он был небольшого роста и хромал. Бравировал он тем, что говорил всем правду, а чаще дерзости, и это ему сходило с рук, так как взять с такого человека было нечего. У него было особое положение на бегу: членом бегового общества он не был, но постоянно всюду появлялся, критиковал, со всеми ссорился. Воронцов-Дашков и Вахтер ему покровительствовали. С молодых лет он изучал генеалогию орловского рысака и был действительно ее знатоком. До появления в России американских рысаков он был прямо-таки фанатиком орловской породы, но затем, когда появились метисы, стал ярым сторонником метизации. Я не верил в искренность этого превращения и считал, что оно вызвано необходимостью. Тогда все сильное и именитое в спорте и коннозаводстве перешло на метизацию, и Прохоров, увидев, что сила на той стороне, тоже перекочевал в лагерь метизаторов. Там были богатые покровители, работа в канцелярии Петербургского бегового общества, правда сдельная, но хорошо оплачиваемая. Надо отдать справедливость заправилам Петербургского бегового общества: они здраво смотрели на вещи и умели прикармливать меньшую братию. Прохоровым пользовались как оружием против орловцев, а так как этому человеку терять было нечего, он испортил много крови Щёкину и другим орловцам.

Первые работы Прохорова (в конце 1880-х годов) были интересны. В тот период он увлекался линией Бычка и напечатал несколько интересных списков бежавшего потомства этого жеребца. Ряд лет Прохоров вел заводские книги у Коноплина, составлял описи заводов для представления их в Главное управление государственного коннозаводства, печатал корреспонденции о бегах и прочее. Первое время он писал под своей фамилией, а потом избрал себе псевдоним – И. Грановский. Мне всегда было как-то совестно читать кляузные статьи Прохорова, и особенно неуместным казался этот псевдоним, так как имя Грановского вызывало в памяти образ одного из лучших представителей российской интеллигенции.

Прохорова все знали, в наезднической беседке он был кумиром и там его звали Ваней, но думаю, что уважали его немногие. Генеалогию Прохоров знал превосходно, но за хорошее вознаграждение готов был «разъяснить» какую угодно породу. Много лет все сходило ему с рук и его «разъяснения» признавались Главным управлением. Происходило это оттого, что престарелый Храповицкий, который был тогда фактическим редактором «Заводской книги русских рысаков», относился к делу формально. За Прохоровым установилась репутация знатока генеалогии, а также человека, который может выручить из беды. Все, кто покупал в Москве или Петербурге рысака с сомнительным или запутанным аттестатом, обращались сейчас же к Прохорову – и он «разъяснял». Эти «разъяснения» в большинстве случаев не выдерживали критики, и, когда Карузо вступил в должность редактора заводских книг, деятельность Прохорова закончилась. Нечего и говорить, что Прохоров от всей души возненавидел Карузо, а тот относился к нему не только сдержанно, но и с оттенком брезгливости.

Итак, Прохоров приехал на завод Руссо и в несколько дней «разъяснил» всех бабок и прабабок «почтовых рысаков» Кости Руссо, после чего, щедро награжденный, отбыл в Москву с сознанием хорошо выполненного долга. Тут метизаторы его приветствовали, ибо он вывел из беды «своего» и насолил чистопородникам. Некоторые метисы Руссо получили права гражданства, и Прохоров, да и не он один, торжествовал. Руссо повезло в том отношении, что тогда Карузо еще не был редактором, а то не видать бы его сомнительным метисам ипподрома как своих ушей. Все они происходили от кобыл К.А. Руссо и, в сущности, не имели права бежать.

У Карузо было удивительное чутье во всех вопросах генеалогии. Беседуя со мной не раз о заводе Руссо, он всегда говорил, что чувствует фальшь «разъяснений» Прохорова, но закон обратного действия не имеет, а потому теперь уже поздно разоблачать эти прохоровские «труды». Я имел возможность убедиться в справедливости слов Карузо много лет спустя. Прохоров, который травил всех орловцев, только ко мне одному относился почтительно: он ни разу ни печатно, ни устно не обругал моих лошадей и мою коннозаводскую деятельность. Я любил с ним поговорить о генеалогии. Однажды, когда он приехал в Прилепы, речь зашла о лошадях завода Руссо. Прохоров стал хвастать, как ловко он провел Главное управление. Я убедился, что в его «разъяснениях» что-то было и в самом деле верно, но многое он взял с потолка и весьма ловко и умело использовал. Что касается лошадей Руссо, то их значение в русском коннозаводстве сейчас ничтожно, чтобы не сказать сильнее.

Теперь я перейду к личным впечатлениям о заводе Л.А. Руссо. Я не особенно стремился попасть туда, поскольку метизация меня менее всего интересовала. Однако отказаться от любезного приглашения Руссо, которое повторилось несколько раз, было неудобно, и я согласился приехать. Руссо, приглашая меня к себе, все повторял, что ему особенно интересно слышать критику ярого орловца. Мы решили ехать вместе, и эта поездка состоялась ранней весной, когда одесский беговой сезон еще только начался.

Кишиневский курьерский поезд уходил из Одессы в двенадцать ночи, а потому мы, устав от волнений и суетни на бегах, сейчас же заснули в купе как убитые. Нас разбудил кондуктор, когда поезд уже подошел к Кишинёву. Было полшестого утра. На вокзале Руссо ждала карета, запряженная парой рослых гнедых жеребцов в английской упряжи. Это были дети Демпсея,