которые ходили у него в городе. Лошади были резвые и хорошо съезженные, и, пока я в окно кареты смотрел на незнакомый город, мы незаметно домчались до дома Руссо. Там все еще спали, и нас встретил благообразного вида лакей. За утренним кофе я был представлен мадам Руссо. Мадам Руссо была известная красавица, и я о ней много слышал. Она была еще не стара, очень интересна и мила. В свое время она покорила немало сердец, но, познакомившись с Руссо, сама потеряла сердце. У Руссо было двое детей – сын и дочь. Мальчик уже тогда очень любил лошадей и знал рысаков отца наизусть. После оживленного разговора мы стали собираться с хозяином в его имение Микауцы, и лакей доложил, что лошади уже поданы и ждут у крыльца. Там действительно стояла ямская четверня или, как говорили кишиневцы, почта, запряженная в новую щегольскую коляску. Мы покатили по улицам Кишинёва, направляясь на юг уезда. Я обратил внимание, что хотя четверня была запряжена в ряд, но у кучера-молдаванина был в руках не кнут, а большой бич. Ловко лавируя по узким улочкам, беспрестанно хлопая бичом и понукая и без того ретивых коней гортанным, высоким голосом, кучер быстро вез нас по городу, и вскоре Кишинёв скрылся из глаз. Дорога теперь шла среди кукурузных полей, карликовых бессарабских садов и обширных виноградников. Вскоре показался молодой, прекрасно содержавшийся лес, который оказался собственностью Руссо, а за ним усадьба. С гиком, под звон бубенцов и щелканье бича мы подкатили к помещичьему дому, очень опрятному, но довольно скромному на вид. Здесь нас встретил некто Сибов, дальний родственник Л.А. Руссо и управляющий его имением. Этот господин был скуп на слова. Небольшой дом Руссо внутри оказался превосходно обставлен, но напрасно глаз знатока или любителя искал бы здесь предметов старины: все было ново, прочно и красиво, но куплено каких-нибудь двадцать – двадцать пять лет тому назад. В кабинете хозяина висел довольно скверный портрет жеребца Демпсея. По этому портрету можно было понять, что Руссо не разбирается в живописи, не любит и не понимает искусства.

Вскоре мы отправились на конюшню. Наездник Петров с призовой конюшней был в Одессе, а в заводе оставался его помощник, который и представлял нам лошадей. Мне бросилось в глаза, что при заводе не было манежа. Конюшни были просты, но содержались очень опрятно. Часть призовых лошадей, еще не отправленных на бега в Одессу, стояла в попонах, из чего следовало, что в конюшнях холодно. Варков имелось достаточно, и они были хороши. Везде царил образцовый порядок, который, по-видимому, здесь завели давно и неуклонно поддерживали. Что касается ипподрома, то при заводе был только круг в три четверти версты, дорога к которому шла через деревню. Нечего и говорить, что это был очень неудобный круг, но другого из-за рельефа местности разбить бы не удалось. Особенно неудобен был проезд по молдаванской дороге, где собаки считали непременной обязанностью выскакивать из всех подворотен и с громким лаем преследовать рысака. Я сам наблюдал такую картину и, глядя на этот круг, удивлялся, как Петров умудряется так блестяще подготовить к началу одесского весеннего сезона рысаков Руссо. Они всегда приходили туда подготовленными и в первый же беговой день выигрывали четыре, а то и пять первых призов.

Перейду теперь к выводке, но должен предупредить, что эти мои впечатления довольно отрывочны, так как записей о заводе Руссо я не нашел в своих записных книжках.

Производителями завода были тогда Демпсей и Ливень.

Ливень – довольно пустая и несерьезная лошадь, хотя он и родился в за воде князя Вяземского. Ставить его во главе завода было нельзя, и в Центральной России он окончил бы свои дни в городе или же на случном пункте. От Ливня появлялись резвые лошади, так как он сам имел рекорд и был хорошего происхождения.

Демпсей (Патрон – Анни), темно-гнедой жеребец, р. 1891 г., из Америки. Бежал только в Одессе. Его полубрат Ананиас показал в Америке рекорд 2.12 в двухлетнем возрасте, а потом был 2.3. От того же Патрона в Россию был выведен Пас-Роз, очень резвый рысак, впоследствии знаменитый производитель, отец Прости 2.8 – резвейшей орлово-американской лошади, рожденной у нас. Недавно В.А. Щёкин рассказывал мне, что кровь Панкоста, отца Патрона, от которого родился Демпсей, ныне в Америке считается одной из самых фешенебельных и особенно ценится в женских линиях. Интересно отметить, что и у нас в России лучшая лошадь этой крови также кобыла, а именно Прости. Демпсей был довольно отметист: обе его задние ноги были белы почти до половины плюсны, а обе передние – по путо. Судя по его приплоду, довольно грубому, я ожидал увидеть лошадь простую и посредственную, но был приятно удивлен: у Демпсея оказалась легкая и довольно сухая голова, приятный и выразительный глаз, недурной выход шеи, превосходная спина, отчетливые сухожилия ног и маленькое ухо, что меня особенно поразило, так как я привык видеть у американских лошадей в большинстве случаев плохие уши. Демпсей был энергичен на выводке, причем хвост слегка отделял и этим также отличался от многих американских рысаков, бывших в России. Из особенностей Демпсея следует отметить общую коротковатость и отсутствие мощи: это был все-таки не настоящий рысак, а лишь приближение к нему. Демпсей был хорошей лошадью, а его заводская карьера сложилась успешно и почтенно. Приплод Демпсея выиграл около 374 000 рублей, всего от него бежало семьдесят две лошади.

На выводке мы пересмотрели всю молодежь. До завода Руссо я не видел ни одного рассадника орлово-американских лошадей и был поражен видом молодежи. Она была прекрасно воспитана и выглядела превосходно. Видно было, что эти лошади находятся в работе, превосходно кормятся, что ими неустанно занимаются. Чувствовалась разница в содержании и воспитании по сравнению с орловскими заводами того времени. Вот одна из причин успеха метизации. Молодежь в заводе Руссо не была изнежена: годовики ходили на варке, но в часы уборки разбирались по денникам, где получали корм и зачищались. По типу все эти лошади были довольно разнообразны, что вполне понятно, ведь это были метисы самых различных степеней кровности. Отдельные экземпляры были хороши по себе, но попадались и вполне заурядные лошади, в особенности в потомстве кобылы Женеван и других менее породных маток завода. Руссо давал своим лошадям исключительно молдаванские имена, и ориентироваться в этих именах было довольно трудно. Спрос на лошадей Руссо в то время был очень велик, и в заводе не было ни одной продажной лошади: лучшее уходило в Одессу, где покупалось непосредственно с призовой