Зато класс – в этом санатории шли занятия, как в школе, – принял меня хорошо. Там были сплошь мальчишки. Сначала никто даже не понял, что я из детского дома, и это было классно – пожить хотя бы немного обычным ребенком. Но счастье длилось недолго. В один прекрасный день у меня в ручке закончилась паста, стало нечем писать. Я подошла тихонько к учительнице на уроке.

– Простите, у меня ручка закончилась, – стараюсь говорить тихо, чтобы никто не слышал.

– Пусть мама новую привезет, – отвечает она в полный голос.

– У меня мамы нет, – шепчу еще тише в надежде, что она все поймет.

– Как?! Ты из детского дома?! – кричит она на весь класс.

Я стала красная как рак. Стою и думаю: «Блин. Зачем только я вообще к тебе подошла?» Потом она достала из стола ручку, тетрадку, протянула мне.

– На, возьми, деточка.

Вот к чему весь этот спектакль? Странные эти взрослые.

– Спасибо.

В санатории я дорвалась до своей давней мечты – подписывала тетрадки именем и фамилией, а не номером. И там же узнала, что не такая уж я тупая, как говорила наша учительница в детском доме, Людмила Ивановна. Она любила весь класс отчитывать: «Вы все тупые. Пойдете учиться в ПТУ. И тебя, Третий, тоже касается, чего улыбаешься? Программа для умственно отсталых детей по тебе плачет». Я ей верила. То, что говорят ребенку взрослые люди, – истина. Мне же не с чем было сравнить свои знания. А в санатории я поняла, что знаю программу не хуже, а лучше других! Я не идиотка, не умственно отсталая и в ПТУ не пойду. В детском доме от скуки постоянно сидела за учебниками. Уходила в них с головой – мне это было интереснее, чем участвовать в каких-то глупых мероприятиях или творить ерунду вместе с другими детьми. И вот в санатории меня захваливали: «Ты такая молодец, у тебя все так стройно в голове, очень хорошо объясняешь, все понимаешь». И я сидела думала: «Наверное, да, я не такая тупая». Пока другие дети делали одно упражнение, я успевала десять. Учительница стала приносить мне дополнительные книжки по математике, а я и рада. Четверть закончила прекрасно, всего с одной четверкой. А еще я там, наконец, поняла, что можно побыть ребенком. Осмелела, потому что никто на нас не кричал, не ругал. И я играла – пряталась под кроватями, бегала, шалила.

– Я бы тебя удочерила, – сказала мне однажды учительница.

– Не надо так говорить, – быстро прервала я ее.

Мне часто приходилось такое слышать – люди рассказывали мне, какая я хорошая, и при этом объясняли, почему не могут меня удочерить. Я не хотела всех этих разговоров. Тем более после Италии, где я убедилась, что мне все равно нельзя ни в какую семью.

– Да, – смутилась она, – я не первая?

– Не в этом дело.

– Ну да. Ну да, – постаралась сгладить неловкость она. – У вас же детский дом хороший. Замечательный! Вон как одевают вас. Все там есть.

– Да, у нас хорошо…

А потом привольная жизнь закончилась. Я вернулась из санатория в детский дом. Пришла в свой класс, подошла к учительнице, такая гордая, у меня же все пятерки в тетрадках!

– Давай сюда свои работы, – проворчала она сквозь зубы.

Я отдала Людмиле Ивановне тетради, а сама пошла дальше по своим делам. И, пока я ходила, она все пятерки в моих тетрадях из санатория исправила на тройки! Я там не очень аккуратно писала на уроках математики, не всегда цифры оказывались внутри клеточек – торопилась, хотела успеть больше. А она взяла, и из-за этого перечеркала все красной ручкой. Я потом сидела несколько дней и переписывала в слезах и соплях все тетрадки. Старалась в клеточки попадать. Только после этого она мне выставила оценки за четверть. По математике – пятерку. Там и правда все было правильно! А по некоторым другим предметам пятерки за четверть исправила на четверки. Вот зачем она это сделала? Я не знаю. Может, чтобы я не радовалась и не задирала нос. Хотя ни то ни другое мне как-то в голову не приходило.

Поэтому снова и снова подходила к Любови Алексеевне и просила отправить меня в санаторий. Только в любой другой – тот, с ложками вместо дверных ручек очень уж напоминал детский дом. И она, спасибо ей огромное, стала делать мне путевки в Красную Пахру, кардиоревматологический санаторий. По этой части у меня проблем вроде не было, но Любовь Алексеевна что-то приписывала, и меня брали. Вот там было круто, я даже уезжать не хотела! Здание интересное, деревянное – ничего общего с детским домом. В нем слышен был каждый скрип, каждое движение. И тоже поначалу никто не знал, что я из детского дома, опять пожила немного как обычный «домашний» ребенок. Выяснилось все только в родительский день, когда ко всем приехали мамы-папы, а ко мне – нет. Тогда меня все стали угощать, а я собирала гостинцы в пакет и потом привозила его в детский дом – там за пару минут все съедалось. И вот в этом санатории у меня завелись хорошие приятели, мы с ними стали договариваться, на какую четверть в следующий раз приезжать, чтобы опять оказаться вместе. Причем подстраивались они все под меня – знали, что мне сложнее в детском доме договориться, а им достаточно просто родителей попросить, и те оформят что нужно. Там я побывала раз пять.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, нас снова отправили в летний лагерь, он тоже был на море, но назывался «Горный». Как обычно, никого ни о чем не спрашивали и не предупреждали, вывезли, и все. Хочешь – не хочешь, а едешь куда сказали. Место это было очень странное: с одной стороны – горы, с другой – пустырь, и прямо посреди лагеря течет речка-вонючка, которая делит его на две половины. С одной стороны наш корпус – длинный одноэтажный барак, куда уместился весь наш детдом, а с другой – столовая и другие постройки. Дорога в столовую лежала, конечно, через речушку. И вонял этот водоем по-настоящему отвратительно – пока его перейдешь, весь аппетит пропадает.

В том лагере, кстати, я первый раз в жизни резала хлеб. Меня позвала воспитательница и говорит: «Нас сто человек, давай на всех резать хлеб. Ты умеешь?» Я пожала плечами и сказала: «Давайте». Взяла в руки нож. Стала этот несчастный хлеб пилить как могла. Куски получались кривыми, срезы – волнами. Меня же никто этому не учил, я не видела, как правильно надо делать. Воспитательница потом пришла, посмотрела на результаты моего труда и от души посмеялась, зато показала, как надо. А старшие девочки в это время чуть поодаль резали лук, и я не понимала, почему они сидят и все как одна льют слезы.