– Ты – Сания! Запомни. – Она вскинула к потолку подбородок.

– Хорошо, – кивнула я и робко повторила за ней: – Я – Сания.

Произнося эти слова, я перестала смотреть в пол. И почувствовала, как внутри меня что-то меняется: рождается уверенность, радость. Так и вышла из ее кабинета с гордо поднятой головой. Так и шла по корпусу, повторяя слова, в которых мне слышалась самая настоящая магия: «Я – Сания. Я – Сания».

После того «Горного» лагеря в Крыму нам предстоял переезд на другую базу. Так было всегда – одна смена в одном месте, другая в другом. Не знаю, какой в этом был смысл, но, видимо, так распределялся по разным детским оздоровительным лагерям государственный бюджет. А вместе с ним и мы – государственные дети. Ребят постарше, старшеклассников, после первый смены отдыха ждал ЛТО[1]. Нас всех, кто младше седьмого класса, должны были перевезти в новый детский лагерь.

И вот день X настал. Нас погрузили в автобусы и повезли. Руководила процессом наша «любимая» Райка – заместитель директора детского дома Раиса Ивановна. Она всегда на первую смену прилетала в Крым. И вот мы остановились в первом пункте назначения, у детского лагеря. Шофер говорит: «Пятые-шестые классы выходят!» Я, Олеська, Сашка – мы втроем были из пятого класса – вышли на улицу. Парни постарше тем временем сидели в соседней маршрутке. И тут Раиса Ивановна к нам как подскочит, как заорет: «Куда это вы пошли?! А ну, обратно в машину!» Мы, три девочки, стоим перепуганные, глаза по пять рублей. Не понимаем, куда нас дальше собираются везти. Но уже чувствуем, что беда. Раиса Ивановна тем временем вызвала из второго автобуса трех старших парней и отправила их в детский лагерь, а нас загнала обратно в автобус и объявила: «Вы едете в ЛТО».

И тут мы от страха чуть в штаны не наделали. Безо всякого преувеличения. Мы все уже знали, что такое дедовщина, и боялись ее до смерти. В «Горном лагере» я понимала, что нас не трогают только потому, что вокруг есть другие, «домашние» дети, чужие люди, не только «свои», детдомовские. Но и там уже случались разные тревожные моменты – если кто-то что-то крал, воспитатели поручали разобраться в этом старшим ребятам. Вора с подачи самих педагогов закрывали в комнате со «старшаками» и без посторонних глаз избивали. Такими были правила жизни. Внутренний закон. И больше всего меня бесило то, что его поддерживали все сотрудники без исключения. Они прекрасно знали, что происходит, и сами насаждали этот порядок. Но в детском лагере еще можно было как-то избежать печальной участи – хотя бы стараться все время быть на виду у других отдыхающих и чужих вожатых. А в ЛТО нас уж точно никто не защитит. Мы это прекрасно понимали.

В моей жизни был случай, когда дедовщина коснулась лично меня. Я еще никогда и никому о нем не рассказывала – слишком трудно вспоминать: словно падаю в прошлое и дышать становится нечем. Это случилось сразу после возвращения в Москву из того детского лагеря, где произошла страшная история с вором-маньяком. О ней, конечно, узнал весь детский дом, сплетни у нас разносили моментально. И все – от мала до велика – травили меня, называли «шлюхой». Ребенка восьми лет! Однажды я накрывала в столовой к обеду – была в платье, в колготках. Тогда еще носила платья и юбки. И тут в столовую вошли старшие девочки, им было лет по четырнадцать. Они о чем-то увлеченно болтали, но, увидев меня, тут же переключились.

– Ооо, маленькая развратница, – усмехнулась одна.

– Юная шлюшка, – подхватила другая.

– Тебе понравилось с ним? – Они стали приближаться. – Только честно?

– Это же круто, когда взрослый мужик лезет к тебе в трусы?

– Конечно, она хочет еще!

Они ржали как сумасшедшие, говорили всякую ерунду и окружали меня. Я чувствовала, что теряю сознание от страха, и понимала, что ничего не смогу сделать, чтобы себя защитить, – их слишком много. Они схватили меня за руки, за плечи. Кто-то дернул вниз «молнию» на спинке платья, чужие руки стали стаскивать одежду. За доли секунды я осталась без платья, потом они повалили меня на пол прямо в столовой и стали стаскивать колготки вместе с трусами. Я кричала и плакала, звала на помощь. А они только продолжали смеяться.

– Что это такое?! – обрушился на нас откуда-то сверху мощный голос. – Что здесь происходит?!

Девочки моментально отпустили меня и вскочили на ноги. Я осталась валяться почти раздетая на голом полу, закрывая лицо руками.

– Что вы себе позволяете?! – гремела женщина. – Как только совести на такое хватает???

Я по голосу узнала нашу медсестру Наталью. Она была высокая, светлая и суровая. Многие ее побаивались. Девочки стояли опустив головы, а я пришла в себя и стала натягивать болтавшиеся на щиколотках колготки. Кое-как смогла просунуть голову в ворот платья, вскочила и вся в слезах убежала из этой столовой вон.

Рассказала Наталья кому-то из воспитателей о том, что они сделали со мной, или ограничилась тем, что отругала их сама? Я не знаю. С тех пор, просыпаясь по утрам в детском доме, я всегда проверяла, на месте ли у меня трусы. И только тогда успокаивалась.

Одним словом, мы с девчонками ехали в этот долбаный ЛТО и подвывали от ужаса, понимали, что нас там ждет.

Лагерь находился неподалеку от персиковых садов – что-то вроде длинной одноэтажной казармы, только разделенной изнутри фанерными перегородками на отдельные спальни. Как и предполагалось, мы с Оксаной и Сашей оказались самыми маленькими. И, конечно, нас с самого начала стали шпынять.

– Эй, – старшие девочки, которым поручили расселить всех по комнатам, – вы, мелкие, заселяетесь сюда.

Мы кивнули, удивились, что комната такая большая. И стали отмывать окна и полы, как нам велели. Убрались, застелили постельным бельем кровати. И тут снова приходят те же девочки.

– Нет, мы передумали! Вы переезжаете в другую комнату.

Мы молча идем туда. И все сначала – мыть окна, полы, стелить постели. Так нас несколько раз таскали с места на место, пока мы во всех спальнях старших девочек не убрались. В итоге нам троим выделили отдельную маленькую комнатку, но на мужской половине. Уже от этого одного можно было сойти с ума. Но нас поселили напротив комнаты Андрея Васильевича, который приехал с детьми в ЛТО из нашего детского дома. Он работал у нас в социальном отделе. Ему тогда было всего двадцать три года, совсем еще молодой. Но мы, дети, звали его Василичем. Благодаря ему мы в тот год познали все прелести жизни в ЛТО.