– Ты сохранишь нам жизни, великий князь, – наконец произнес архонт и, чуть повернувшись в сторону города, указал туда рукой. – И сохранишь наши постройки. Но если ты отберешь у нас все остальное, мы останемся голыми и беспомощными людьми.

А, вот началась торговля! Сейчас греки станут давить на здравый смысл, потом на жалость…

Этого нельзя допустить, а то мы протопчемся тут на солнцепеке весь день.

– Вы сейчас можете принять только два решения, – сказал я. – Либо вы принимаете мои условия и отдаете все золото, все серебро, все драгоценные камни и всех пленников, либо вы отказываетесь это сделать. Если отказываетесь, мы убьем вас всех, разрушим город и сами заберем себе все, что захотим.

Никакого выбора у тебя, архонт, нет. Так что не о чем торговаться. Военный флот из Константинополя придет еще бог знает когда. А до этого времени солнце успеет высушить ваши скелеты…

– Мы останемся нищими, – проговорил архонт растерянно и развел руками, не зная, что можно еще добавить.

– Вы останетесь нищими, – улыбнулся Свенельд, вступая в наш разговор. – Но живыми, а разве это не самое главное? Подумайте, какая удача вам улыбнулась, жители Херсонеса! Благодарите богов за такую удачу!

Архонт взглянул на Свенельда с недоумением.

– О какой удаче ты говоришь?

– Удача в том, что наш князь, – Свенельд с приятной улыбкой указал на меня, – наш великий князь Владимир – самый добрый и милостивый человек в мире. Подумайте сами, жители Херсонеса! Ведь больше всего на свете нашему князю сейчас хочется зарезать всех вас. Мужчин всех убить, а ваших женщин и детей раздать нашим воинам для сладкой потехи. А потом, конечно же, тоже убить.

Свенельд засмеялся легко и беззаботно, и от смеха его волосы на головах у членов делегации стали дыбом. Наш воевода явно находился в отличном расположении духа и откровенно веселился.

– Но наш князь – самый добрый человек в мире, – повторил Свенельд, подняв кверху указательный палец. – Поэтому он сдерживает себя. Он готов оставить вас в живых и даже не тронуть ваших детей и женщин. Его устроят только ваши золото, серебро и драгоценности. А вы, кажется, настолько жадны, что предпочитаете умереть?

Толпа наших воинов взревела, услышав слова Свенельда. Дружинники потрясали оружием и воинственно кричали. Того и гляди, они прямо сейчас набросятся на бедных греков и растерзают их.

Ситуация стала острой. Мне очень хотелось избежать кровопролития, но дурацкая жадность греков действительно ставила все под угрозу. Если воины сейчас разъярятся, мне будет не удержать их. Сначала они перебьют архонта и остальных, а затем ринутся в город, где начнется такое, о чем не хотелось даже думать…

Внезапно из-за спины архонта выступил священник. Он был невысокого роста, лет семидесяти с небольшим, а его отечное лицо выдавало то ли сердечную болезнь, то ли заболевание почек. Обеими руками он держал небольшой золотой крест, украшенный драгоценными камнями.

Священник поклонился мне чуть ли не в пояс, а затем представился:

– Я – преосвященный Анастат, епископ Херсонесский, – сказал он. – Великий князь, мне нужно сообщить тебе нечто очень важное. Но сделать это я могу только наедине. Могу ли я просить тебя о личной аудиенции?

Анастат. Где я слышал это имя? А, да ведь мне называл его Канателень. У этого человека он был рабом. И у него в доме рабыней моя Любава!

Это совпадение? Или удача сама идет мне в руки? Ох, недаром во сне Нечто, прикинувшееся моим отцом, твердило, чтобы я ничего не предпринимал и терпеливо ждал! Недаром все это говорилось мне!

Машинально я оглядел окружавших нас воинов. Где же Канателень? Обычно он всегда терся где-то поблизости. Так и есть – вот он, мой одноглазый и безрукий доброжелатель!

– Иди сюда, – позвал я. – Скажи, Канателень, ты знаешь этого человека?

– Это Анастат, – тотчас же отозвался финский воин. – Мой бывший хозяин. Тот, который хотел обратить меня в христианство. Хотел, чтобы я изменил вере предков! Это он, великий князь!

Епископ Анастат, конечно, тоже узнал своего бывшего раба, но ничего не сказал по этому поводу. Только смуглое лицо его окаменело.

– Tempora mutantur, – произнес я и усмехнулся, глядя на священника.

Анастат метнул на меня внимательный взгляд и тотчас отозвался:

– Et nos mutamur in illis.

Кажется, он совсем не удивился, услышав, как киевский князь-язычник говорит по латыни. Воспринял как должное. Или не обратил внимания? Или уже привык ничему не удивляться?

Зато боковым зрением я поймал изумленный взгляд Алеши Поповича. В отличие от всех остальных, стоявших рядом, он единственный кроме Анастата понял, что князь Владимир сказал по латыни…

– Что ты хочешь мне сообщить? – спросил я, но епископ покачал головой.

– Это тайна, – ответил он. – Только для ушей великого князя.

– Хорошо, – сказал я престарелому епископу. – Мы поговорим с тобой наедине, как ты хочешь.

Затем обернулся к своим соратникам – те стояли, набычившись в ожидании развязки. Все эти люди были хорошими воинами и не привыкли к долгим разговорам.

– Пока мы будем разговаривать, надо угостить побежденных, – предложил я. – Пусть они останутся довольны нашим великодушием. Князь черниговский, – обратился я к угрюмому Аскольду. – Ты настоящий воин и знаешь, как следует благородно держаться с врагом, который сдался. Пригласи наших гостей к себе в шатер.

Это был беспроигрышный вариант. Зная нрав нашей дружины, я имел все основания опасаться за жизнь и здоровье парламентеров. О дипломатическом церемониале и протоколе речи быть не могло: пока мы будем беседовать с епископом, остальных членов делегации вполне могли изрубить на куски. Не за что-то конкретное, а просто ради интереса – чтобы посмотреть, что у них внутри…

Но теперь сам Аскольд Кровавая Секира будет за них отвечать. Не позволит же он сказать потом, что ему неизвестны правила воинского благородства. Или что он не смог обуздать своих дружинников.

В шатер мы с Анастатом вошли вдвоем. Алексей было сунулся с нами, но я остановил его.

– Он старик, – сказал я, кивнув на епископа. – Не стану его бояться.

– Что тебе нужно? – поинтересовался я, когда мы остались одни. – Что ты хотел сказать?

Старый епископ пожевал губами, потом поискал глазами по шатру.

– А что, стульев здесь нет? – спросил он. – Да, как я вижу, и кровати еще не в ходу. Наверное, тяжело с непривычки?

Я промолчал, хотя сразу понял, что разговор предстоит интересный. И уж больно обыденно держался этот старик. Для ситуации, в которой он находился, это было странно.

Между тем он вскинул на меня глаза и прошамкал беззубым ртом:

– Это я написал тебе письмо, князь. Это я посоветовал тебе разрушить водопровод.