– А вы разве не проходили в школе по истории, что князь Владимир взял Херсонес? – спросил я. – По-русски он называется Корсунь.

– Ну-у, – протянул старик. – Теперь-то я уже понимаю. Я даже вспомнил, но раньше – нет. Я ведь закончил реальное училище, а там историю не слишком подробно проходили. А теперь я вспомнил, что, видимо, это я должен крестить вас в христианскую веру. Что ж, я готов.

Теперь все стало окончательно ясно. Можно сказать, дальнейшие шаги были отчетливо видны.

– Ладно, – сказал я, видя, что старик изнывает от жары в душном шатре и под своими тяжелыми парадными одеждами. – Как говорится, подробности письмом. Скажите мне теперь быстро, где Любава.

– Кто? – не понял господин Апачиди.

– Ну, Любава, ваша рабыня. Она должна жить в вашем доме, – твердо сказал я. – И не вздумайте отпираться. Канателень, тоже бывший ваш раб, сообщил мне, что Любава у вас.

– А, – вздохнул старик облегченно. – Я-то уж испугался. Канателеня я только что видел возле вас. Удивительно упорный субъект. Закоренелый в грехах своих. Он ведь сбежал именно потому, что не хотел креститься. Он вам говорил? Ну да… Вот уж он будет удивлен скоро.

Старик хихикнул.

– А вы говорите об Анне. Она по-прежнему живет у меня в доме, так что не извольте беспокоиться. Я обратил ее, и она приняла святое крещение с именем Анна. Я так назвал ее в честь Анны-Пророчицы…

Я не мог поверить своим ушам. Любава крестилась? Любава-Сероглазка теперь стала Анной? Немыслимо!

Внезапно в мое сердце закралось страшное подозрение. Епископ сказал, что он ее обратил. А каким образом он ее обратил? Какие аргументы припас?

– Крестили ее? – дрогнувшим голосом переспросил я, и лицо мое заметно исказилось. – А еще что вы с ней сделали? Отвечайте!

Мысль о том, что похотливый старик касался моей Любавы своими трясущимися руками, убивала меня. А она отвечала на его ласки? Может быть, у них даже завязалась любовь? А почему бы и нет? Всякое бывает…

Епископ увидел мое лицо и сразу догадался. А догадавшись, рассмеялся.

– Да нет, – сказал он. – Смешно даже, что вы такое себе вообразили. Ну и фантазии у вас! Я же епископ, и мне семьдесят лет.

– Подумаешь, епископ, – беря себя в руки, возразил я. – Про епископов много чего известно.

– В две тысячи двенадцатом году – тоже? – грустно улыбнулся преосвященный Анастат и покачал головой. – Видно, это у нас профессия такая. Во все времена про нас все известно. Прямо беда…

– Но вот что я вам скажу, – вдруг заметил он, доверительно кладя руку мне на колено. – Вы ведь врач, да? Так вот, я вам признаюсь. Я не смог бы ничего сделать с вашей Любавой, даже если бы захотел. Видите ли, у меня врожденный фимоз. Вам как врачу хорошо известно, что это такое.

Конечно, какой врач не знает, что такое фимоз? Врожденное удлинение крайней плоти, которое не позволяет человеку совершить половой акт. Элементарная штука, но без операции не обойтись…

– Могу показать, – усмехнулся епископ. – Если вы не верите.

– Ладно, потом посмотрим, – сказал я, успокаиваясь. – Так Любава у вас в доме?

– Ну да, была там, когда я сейчас уходил.

– Так вот, – заявил я, весь дрожа от нетерпения. – Сейчас мы войдем в город, и я остановлюсь в вашем доме. И вы предъявите мне Любаву.

– Анну, – аккуратно поправил меня епископ. – Теперь она Анна, не забывайте. Конечно, предъявлю, не извольте беспокоиться. Вот только насчет входа в город…

Выйдя с епископом из шатра, я во всеуслышание объявил, что мы достигли договоренности о сдаче города. Войска оборонявшихся выходят сюда, за стены города, и складывают оружие. Все жители города сдают оружие тоже. В течение трех дней весь город сдает золото, серебро и прочие драгоценности. А наши дружины за это остаются в лагере и в город не входят.

Архонт еще пытался возражать. Он говорил, что, сдав все золото и отпустив всех рабов, жители Херсонеса станут нищими.

– Зачем тебе нищие подданные, великий князь? – воздевая руки к небу, вопрошал он.

Но в нашем случае этот аргумент не действовал.

– Мне не нужны подданные, – ответил я. – Мы заберем золото и рабов, а потом уйдем обратно. Вы останетесь подданными греческого императора. А мы не собираемся вас завоевывать…

Больше препирательств не было. Как мне рассказали потом дружинники, черниговский князь Аскольд увел греков к себе в шатер и там чуть не до смерти упоил их кислым пивом из бочек, которые его воины привезли с собой. Привыкшие к виноградному вину греки чуть было не решили, что их хотят отравить…

До конца дня гарнизон Херсонеса сдавал оружие. Воины выходили из городских ворот и цепочкой тянулись к указанному месту. Там они со звоном швыряли свое оружие к ногам победителей. Ярость была написана на их смуглых лицах. Ярость и обида. Ведь их не победили в бою, а заставили сдаться, разрушив водопровод и лишив воды. Что ж, их можно было понять.

Я же своей главной задачей считал не допустить разграбления Херсонеса. Сделать это было можно лишь в том случае, если наши дружины вообще не войдут в город. В противном случае избежать эксцессов было бы невозможно.

Когда процедура сдачи гарнизона закончилась, из города были выпущены невольники. Мужчины, женщины и старики выходили поодиночке и группами. Теперь они были свободны.

К моему удивлению, вышло не так уж много людей. По нашим подсчетам, в Херсонесе находилось больше тысячи пленников, обращенных в рабство. Они трудились в домах горожан, на огородах, в садах, использовались как подсобная сила ремесленниками.

Против цифры в тысячу человек не возражал сам архонт Херсонеса. Но когда я обратился к нему с вопросом, где же остальные рабы, он только вытаращил глаза и воздел руки к небу.

– А зачем этим людям свобода? – спросил он. – Куда они пойдут? Чем станут заниматься? Кто даст им работу и кто будет их кормить? Ты хочешь делать это сам, великий князь?

Больше половины рабов остались в городе, не пожелав воспользоваться предоставленной им свободой.

Мне оставалось лишь отложить этот вопрос.

– Я разберусь с этим сам, – сказал я архонту. – И если узнаю, что кто-то из горожан не отпустил своих рабов, то я увеличу выкуп с вашего города.

На самом деле прошу меня понять: в ту минуту я думал уже совершенно не о рабах и даже не о контрибуции. Меня жгло нетерпение. Хотелось скорее оказаться в Херсонесе и увидеть Любаву.

Конечно, я понимал, что исполняю возложенную на меня историческую миссию. Более того, я даже стремился исполнить ее до конца. Было ясно, что все эти события: взятие Корсуни, крещение меня и моего войска, а затем крещение всей Руси – это войдет в историю и сохранится в памяти многих последующих поколений.

Но по-человечески для меня гораздо важнее было увидеть Любаву-Сероглазку и соединиться с ней. Пусть даже об этом не напишут потом в учебниках по истории отечества…