– Ромола говорила тебе, где она должна встретиться с этим мужчиной? Ты что-нибудь знаешь о том, чем они занимались? Говорила ли она, когда вы были одни, что они?.. что он?.. – Снова и снова дядя Октавиус задавал одни и те же вопросы. Сильвия говорила ему, что ничего не знала о намерениях сестры, но она видела, что он ей не верит. Наконец он вынес вердикт: – Отныне твоей сестры для нас больше не существует. Для нас и для всего приличного общества. Твоя мать согласилась с тем, что самое лучшее – это никогда больше не произносить ее имя. Она навлекла позор на всех нас, особенно на тебя, дорогая детка. Ты должна забыть, что она вообще существует на свете. Никогда больше не смей думать о ней и даже произносить ее имя. Твоя сестра Ромола умерла. Ты должна стереть из памяти все воспоминания о ней.

Но как же можно было забыть Ромолу, особенно теперь, когда было ясно, что дядя Октавиус не сводит с нее глаз и только и ждет того момента, когда она тоже что-нибудь натворит? Тогда у него будут доказательства, что в венах Сильвии течет та же дурная кровь, что стала причиной недостойного поведения ее сестры. Все вокруг напоминало о Ромоле: ее пустая кровать, разбросанные по всему дому вещи, которыми она часто пользовалась в девичестве; да и воспоминания о годах, проведенных вместе, и о том, как ей всегда хотелось быть похожей на свою взрослую сестру, казавшуюся ей самой красивой в мире, навсегда остались в сердце девушки.

Сколько бы ей ни пришлось прожить, она всегда будет помнить Ромолу с ее блестящими волосами, бархатными карими глазами, пухлыми красными губами и озорной улыбкой. Ромолу, жадную до развлечений, до настоящей жизни, так много хотевшую, но вынужденную от безысходности мириться с тем ненавистным нищенским существованием, которое они влачили в Пулбруке. Она всегда казалась вольной птицей, пойманной и заключенной в тесную клетку. Неудивительно, что, в конце концов, птица выпорхнула. Но Сильвия очень мучилась и страдала, когда спустя несколько недель, а затем и месяцев, Ромола так и не написала ей, ни единого слова, хотя бы подтверждавшего то, что она жива. Трудно было смириться с мыслью, что сестра забыла их. Лежа в постели бессонными ночами, Сильвия придумывала всякие оправдания тому, что от нее нет вестей: наверное, она боится или больна, а может быть, очень занята. Последнее предположение чаще других приходило ей в голову, и когда несколько лет ожидания принесли только неизвестность, Сильвия решила, что так оно и было. Ромола оказалась слишком занята, чтобы уделить хоть немного времени своей семье, своей сестренке, которая почти боготворила ее.

Девушка в раздумье вертела письмо в руках. Какие чувства она испытывала к Ромоле сейчас? Умерла ли ее любовь от пренебрежения или, может быть, она еще жива и возродится с новой силой при виде ее милого лица, с которого никогда не сходила улыбка?

Ромола хочет видеть ее. Зачем ей это понадобилось после шести лет полного безразличия. Неожиданно Сильвия поняла, что чего-то боится. Боится сестры, без которой она выросла, боится того, как этот визит из прошлого повлияет на ее жизнь в Шелдон-Холле.

Письмо выпало у Сильвии из рук. Она дрожала, хотя в комнате было тепло.

Ромола Рома, именно под таким именем она была известна на сцене, стояла в номере отеля «Грин Мэн» и смотрела в окно, барабаня пальцами по оконному стеклу. Дорога, ведущая на вересковую пустошь, была пустынной.

Она в нетерпении повернулась, подошла к камину и протянула озябшие руки к огню. Затем, шурша шелковыми юбками, опустилась в кресло, обложенное подушками, и откинулась назад, как будто пытаясь расслабиться. Но это не помогло: нервы по-прежнему были напряжены до предела.

– Это ожидание просто невыносимо, – произнесла она, хотя прекрасно знала, что ничего другого, как терпеливо ждать ей не остается, если она хочет чего-то добиться, но в чем ее цель? В этом надо было еще разобраться. Интуиция подсказывала ей, что она на верном пути.

Ромола вздохнула и беспокойно заерзала, затем подалась вперед и, обхватив голову руками, стала смотреть на прыгающие языки пламени. Она думала о том, какой стала Сильвия. Неужели сильно изменилась за прошедшие годы? В ушах все еще звучали слова Чарли Катберстона:

– Это красавица! Настоящая красавица. А фигура такая, что и слепой заметит.

Ромола попыталась понять, почему при мысли о том, что ее маленькая, когда-то, ничего собой не представлявшая сестра стала красавицей, на сердце появлялась тяжесть и даже боль. Что это? Неужели ревность? Получалось, что именно так. Но может, это была зависть к той, что намного младше ее?

«Мне тридцать, – подумала Ромола, пальцами нащупав резко выступающие скулы, обтянутые увядающей кожей. – Да, тридцать».

Уже шесть лет, как она сбежала из дому, сбежала, чтобы ухватить, как ей казалось, свой единственный шанс, свою птицу удачи. Жалеет ли она о случившемся? Ромола на мгновение задумалась, но тут же, решила, что не очень. Ей пришлось испытывать страдания; в общем-то, они и сейчас не закончились. Она сполна заплатила за представившуюся ей возможность – разбитым сердцем, разочарованием и мгновенным отрезвлением. Но, несмотря на все это, в душе она была рада, что избавилась от монотонного, скучного, умерщвляющего душу существования, которое ждало бы ее в Пилтбруке. Она познала любовь, веселье, восторг и… боль. И если за все это она заплатила слезами, здоровьем и полным разочарованием во всех тех идеалах, на которых ее воспитывали, то это не слишком высокая цена.

Ромола поднялась и снова подошла к окну. Дорога была по-прежнему пустынна, только птицы кружили на фоне бледного неба, и больше ничего. На лице ее снова отразилось нетерпение, и она опять подсела к камину. Неужели Сильвия так и не приедет? Ромоле хотелось взглянуть на сестру, оценить красоту, вскружившую голову Чарли Катберстону, который, напившись в баре, ни о чем другом и говорить не мог. Сначала Ромола не обратила на него внимания. Ей некогда было тратить на него время. Она общалась с ним только тогда, когда Чарли предлагал ей работу на сцене. В тот момент в баре были более интересные люди, привлекавшие ее внимание. Но внезапно она услышала это имя.

– Короче, мне пришлось убираться восвояси, – рассказывал Чарли, – но когда я проходил мимо экипажа, взглянул на таблички, приклеенные к багажу. На них было написано ее имя: «мисс Сильвия Уэйс». Красивое имя. Но, черт побери, и наполовину не такое красивое, как его владелица.

Услышав это, Ромола заинтересовалась.

– Что это ты здесь рассказываешь? О ком говоришь, Чарли?

– Добрый вечер, Ромола. – Он, шатаясь, отвесил ей поклон, не удосужившись даже снять котелок, который, скособочившись, сидел у него на голове.

– О ком это ты сейчас говорил? – повторила свой вопрос Ромола.

– Я только рассказывал своим друзьям, – ответил Чарли, – что Сесили Холм, нашей любимой и талантливой звезде, придется очень постараться, чтобы сохранить свое первенство.

– Почему? – резко спросила Ромола.

– Словом, дело было так, – начал Чарли, по всему видно, очень довольный тем, что нашелся благодарный слушатель. – Я поехал на север по одному своему маленькому делу, или, точнее, по делу старины Джо. Он послал меня в Ньюкасл, чтобы посмотреть на труппу, которая, как он слышал, стоила того, чтобы ее нанять. Бог ты мой! Это было ужасно! Самый ужасный просмотр, который я когда-нибудь видел. Я сказал менеджеру: «Послушай, старина…»