Возьмем иной вариант. Мы побеждаем в открытом море и блокируем побережье, подобное этому, где кругом пески. Люди, знающие эти воды, из ниоткуда не появятся. Флотские парни о здешних каналах понятия не имеют. Клянусь Юпитером, это лучшие морские офицеры в мире, у них есть все: отвага, выдержка, все! Они берутся за любую задачу и зачастую совершают невозможное. Но их корабли слишком глубоко сидят, а у них самих слишком мало опыта для подобных операций.

Дэвис никогда не развивал темы, но я знал: в его сердце живет надежда хоть как-то и где-то, но получить шанс применить своих знания этих берегов на практике, во время войны, в наступлении которой он не сомневался, и сыграть в ту «шикарную игру» на поле, столь для нее подходящем.

Я могу лишь привести очерк его взглядов. Когда я слушал их под плеск волн и журчание прилива за бортом, они произвели на меня глубокое впечатление и пробудили во мне столь же ревностное желание исполнить нашу работу, каковое горело в нем в силу темперамента.

Но по мере того как шли дни и не происходило ничего, способного помешать нам, я стал склоняться к выводу, что по части обретения разгадки мы на ложной тропе. Мы не обнаружили ничего подозрительного, ничего, что могло бы объяснить предательский поступок Долльмана. Начав терять терпение, я ратовал за то, чтобы побыстрее переместиться далее к западу. Дэвис все еще цеплялся за свою теорию, но тоже стал склоняться к моей идее.

– Уверен, это как-то связано с проливами в песках, – твердил он. – Но, боюсь, ты прав, и мы так и не подобрались к тайне. Никто, похоже, и в ус не дует, что мы тут возимся. Нам еще не удалось обследовать эстуарии, как хотелось бы, но лучше будет переместиться на острова. Там нас ждет совершенно такая же работа, причем столь же важная. Думаю, скоро мы найдем ключ к разгадке.

Существовала еще и проблема времени, по меньшей мере для меня. Если мне не продлят отпуска, двадцать восьмого я должен быть уже в Лондоне, а скорого конца наших странствий не предвиделось. Положа руку на сердце, признаюсь, что особого значения я сему факту не придавал. Если наша затея имеет смысл, то чиновничья рутина может и обождать. Государственный механизм не пострадает из-за моего отсутствия, извинения можно принести, а успех искупит все.

С каждым днем наше отважное маленькое суденышко становилось все грязнее и потрепаннее. Лак облез, палуба посерела, паруса выцвели, а потолок каюты покрыли пятна сажи от кухонной плиты. Но главное достоинство яхты – ее удивительная пригодность выполнять свои функции – сохранилось. За отсутствием лучшего «Дульчибелла» стала моим домом. Мои члены приспособились к ее стесненному внутреннему пространству, а вкусы и привычки согласовались с ее хозяйственной рачительностью.

Но запасы воды и керосина подходили к концу и близилось время, когда мы вынуждены будем пристать к земле и пополнить содержимое трюма.

Череда невысоких холмов, розовых и коричневатых в свете заходящего солнца, у края которой примостилась маленькая деревушка, облепившая массивный четырехъярусный маяк, – таким предстал моим глазам Вангерог, самый восточный из Фризских островов, тем вечером, пятнадцатого октября. Мы решили сделать его первой нашей стоянкой. Поскольку гавани там нет, и остров на милю окружен выступающими при отливе песками, нам предстояло забраться как можно дальше, пока яхта не сядет на мель, чтобы сократить расстояние, на которое придется таскать тяжелые канистры и баки для воды. В трех милях к югу от нас виднелись смутные очертания берега Фрисландии – унылая равнина, однообразие которой нарушали только редкие деревья, пара ветряных мельниц да церковный шпиль. Мелководное пространство между материком и Вангерогом начало уже сжиматься до лагун, самой крупной из которых был вытянутый проход, по которому мы и шли с восточного направления. Водоем тянулся дальше на запад параллельно острову, в нем же на расстоянии в полмили от нас стояли на якорях три галиота.

Еще до ужина яхта уже лежала на песке и обсыхала. Покончив с едой, Дэвис нагрузился канистрами и бочонками. Я намеревался принять участие, но мой приятель побудил меня остаться на борту – я смертельно устал после необычно долгого и трудного дня. Он начался в два часа ночи, когда мы, ловя драгоценный ост, пустились в переход через пески от Эльбы до Яде. Для судна, столь тихоходного, как «Дульчибелла», было почти немыслимо покрыть такое расстояние всего лишь за два прилива, и если мы почти преуспели, то ценой исключительного напряжения сил и ежесекундной бдительности.

– Как покуришь, заведи якорь, – наставлял меня Дэвис. – И следи за огнем – это единственный ориентир для меня на обратном пути.

Он спустился, послышался хруст морских сапог по песку, и он исчез в темноте. Это была чудесная звездная ночь, немного морозная. Я разжег сигару и растянулся на софе поблизости от горящей плиты. Сигара вскоре погасла и упала, а я задремал, хоть и беспокойно, потому как мысль о якорном огне крепко сидела в голове. Очнувшись, я бросил на него взгляд через полуоткрытый световой люк, убедился, что все в порядке, и снова улегся. В каютной лампе заканчивался керосин, и фитилек превратился в красную искорку, но мне слишком хотелось спать, чтобы подливать топливо, и свет погас. Я снова раскурил сигару и попытался взбодрить себя размышлениями. В первый раз за последние дни мы с Дэвисом расставались так надолго. Впрочем, мы настолько привыкли не вмешиваться в дела друг друга, что меня одиночество нисколько не беспокоило, если бы не возникшее вдруг странное предчувствие, что в эту первую ночь второго этапа нашей экспедиции что-то должно случиться. И почти в ту же минуту до меня донесся звук.

Кто-то наступил сапогом в лужу.

В мгновение ока сон слетел с меня, но я даже не подумал закричать: «Это ты, Дэвис?» – потому как не сомневался, идет не он. Это была оплошность, допущенная подкрадывающимся человеком. Спустя некоторое время я услышал еще один шаг – скрип подошвы по песку, – на этот раз уже ближе, прямо с внешней стороны корпуса. Потом шаги удалились к корме. Я потихоньку встал и выглянул через люк. Отблеск света, льющегося откуда-то снизу, дрожал на бизани, выхватив из темноты какую-то фигуру. Свет не имел никакого отношения к нашему якорному огню, который висел на форштаге. Незваный гость, как я понял, зажег спичку и читает название на корме. Насколько далеко заведет его любопытство?

– Эй, на яхте! – раздался резкий, гортанный оклик на немецком.

Я молчал.

– Эй, на яхте! – на этот раз громче.

Последовала пауза, после которой корпус завибрировал – это сапоги заскользили по борту, а руки ухватились за планшир. Я юркнул вниз и сел на диванчик. С палубы донеслись шаги, быстрые и уверенные. Сначала мужчина прошел на нос, остановился, потом вернулся на середину судна, к трапу. В каюте было темно хоть глаз коли, но я слышал стук сапог на ступеньках, чувствовал вибрацию. Через минуту неизвестный остановится в дверях и зажжет спичку. Стало темнее, чем раньше, или мне показалось? До этого в люк проникал красноватый отсвет якорного огня, но теперь он исчез. Я поднял глаза, понял в чем дело, и свалял дурака. Еще несколько секунд, и у меня появился бы шанс встретиться с нашим визитером лицом к лицу, возможно, задать вопросы. Но я не привык к таким ситуациям и потерял голову. Все мои мысли крутились вокруг последних слов Дэвиса, я представлял его бредущим по пескам с тяжелой ношей при поднимающейся воде без света, указывающего путь. Непроизвольно вскочив, я задел стол, загремела плита. Длинный шаг и рука, протянутая к трапу, но слишком поздно! Пальцы ухватили что-то влажное и грязное, последовал рывок, раздался хриплый выдох, и я остался стоять, сжимая в руке тяжелый морской сапог, владелец которого спрыгнул на песок и побежал.