кабаках и ресторациях; поскольку жандармы хватали и высылали публичных девок, чтобы те не обворовывали купцов, кутивших до бесчувствия, владельцы заведений выдавали своих работниц за музыканток. Девок учили бренчать на арфах и петь что-нибудь душещипательное. Спела — и в нумер.

Дорофей сорвал травинку и пощекотал Стеше нос. Стеша чихнула.

— Щас как дам в лоб! — сердито сказала она.

— Потешно чишешь, — улыбаясь, ответил Дорофей.

— Я тебе не кошка!

— Переходи ко мне на «Русло» буфетчицей, — предложил Дорофей.

— Не-а, — помотала головой Стеша.

— Из-за Севастьяна? — помрачнел Дорофей.

— Он мне денег даёт, — просто объяснила Стеша, — а при тебе лишит.

Заветной мечтой всех арфисток было найти «папашу» — состоятельного клиента, который возьмёт в полюбовницы и выделит содержание. Пусть и небольшое, но достаточное, чтобы уйти на приличную работу. Стеше повезло: на каком-то биржевом банкете она встретила капитана Севастьяна Михайлова, старшего брата Дорофея. И добропорядочный Севастьян, не знавший никаких баб, кроме жены, потерял голову от арфистки. Он сам уговорил девицу оказать ему милость и принять в «папаши», и за пять лет ни разу не просрочил платёж.

Хотя и не осмелился позвать на свой пароход — боялся огласки.

— Ну как Севастьяна угораздило с тобой связаться? — спросил Дорофей с досадой и болью. — Ему же якорь на ногу урони — он матом не сругнётся!

— А я-то грешница, — засмеялась Стеша. — Мой ангел — его чёрт.

Она повернулась на бок и оперлась локтем, глядя на Дорофея. Дорофей с благоговением провёл ладонью по её крутому бедру. Рыжеватая и белокожая, Стеша словно светилась в темноте. Получив что желал, Дорофей всё равно не мог избавиться от телесного влечения к этой бабе. Стешино непокорство судьбе и спокойное согласие с греховностью жизни томило Дорофея жаждой обладать Стешей всецело, ведь он привык быть капитаном и хозяином.

— Может, мне дом у Севастьяна спалить?

— Зачем, дурачина?

— У погорельца денег на тебя не будет.

— Для меня он вывернется, да отыщет.

— Стешка, горе моё, ну брось ты Севастьяна! — страдальчески взмолился Дорофей. — Севастьян уже кончился! Якутова, пароходчика его, убили, а все деньги большевики скоро отменят! На кой ляд тебе Севастьян? Вот он я!

— У большевиков кишка тонка деньги отменить, — усмехнулась Стеша.

Она не была корыстной. Ещё в арфистках она родила, и сынишка теперь жил у знакомой бабки в Кунавинской слободе возле Нижнего. В навигациях Стеша зарабатывала деньги для сына. Дорофей это знал и всё понимал.

— От тебя-то, мой милый, ни рубля не дождаться, — мягко сказала Стеша.

Дорофей тяжело вздохнул: всё правда. Ни о чём не заботясь, он пропивал и прогуливал жалованье, а оставшиеся крохи потом покаянно уносил домой. Как и брат Севастьян, он тоже был женат, и у него тоже было трое детей.

Где-то в глубине тёмного леса вдруг протяжно завыл волк. Этот тонкий и тоскливый вой будто бы выявил какой-то другой мир, в котором нет радости, нет любимой бабы, нет борьбы, а есть одно лишь сожаление о несбывшемся.

— Стешка, а ежели я всё переменяю? — испытующе спросил Дорофей.

— Что переменяешь?

— Революции на старое наплевать. Теперь всё сделалось можно.

Я уйду от Прасковьи, от детей уйду и по новой на тебе женюсь.

Стеша придвинулась к нему и погладила по лицу.

— А совести-то хватит?

Дорофей яростно поскрёб пятернёй кудлатую голову.

— Не хватит — дак сопьюсь, — честно ответил он.

Стеша звонко и свободно захохотала, груди её закачались. Волк в глубине леса, наверно, услышал человеческий голос и не посмел опять завыть.

…Они спустились с горы в Галёво уже перед рассветом. Дорофей довёл Стешу до судомастерских, где у причальной стенки стоял буксир «Звенига», поцеловал, потискав Стешин круглый зад, и отправился на свой пароход.

Ещё с берега он заметил, что в рубке горит лампа вахтенного. Спать не хотелось, и Дорофей пошагал наверх. Вахту нёс лоцман Федя Панафидин. Он притащил в рубку табурет и дремал под иконой Николы Якорника.

— Ты чего тут торчишь? — удивился Дорофей. — Лоцманам на стоянках вахты не положены. Где Бурмакин, пёсий сын?

— Он меня упросил за него помучиться. — Федя зевнул и перекрестил рот. — Никуда ведь завтра не идём. Я высплюсь ещё, а у него работа.

Дорофей замер перед Федей во весь рост и, забыв о хитром Бурмакине, смотрел на тёмный лик Николы Якорника, словно видел в первый раз.

— Слушай, лоцман, а правда, что твой образ может пароход остановить?

— Правда, — подтвердил Федя.

Думая о своём, Дорофей поглядел Феде в глаза:

— А человека может?

07

Последние тусклые отсветы заката сделали простое лицо князя Михаила странно значительным, будто из бронзы. Катя подумала, что в людей вроде Великого князя история вселяется сама — властно и против их желания. И от таких людей требуются стойкость и жертвенность, иначе они существуют зря.

— Он забрал меня из гостиницы, и мы два часа ехали рядом в фаэтоне, — вспоминал Михаил. — Он не может не узнать меня, Екатерина Дмитриевна.

— Но вы изменились, — заметила Катя.

Михаил и вправду изменился: похудел, отпустил усы и ладную бородку разночинца. Волосы его совсем поредели. В глазах и в чертах затаилась какая-то горечь. На вид Михаилу можно было дать не его сорок лет, а все пятьдесят.

— Он меня убивал. Я бы не забыл человека, которого расстреливал.

«Лёвшино» и «Медведь» стояли на якорях поодаль от низкого берега, а «Соликамск» пришвартовался к дебаркадеру Оханской пристани. На жёлтой полосе вечернего зарева темнели силуэты кряжистой колокольни и купола. Катя и Михаил сидели на цепном ящике у кормовой лебёдки. Из открытого короба орудийной полубашни торчали ноги караульного и доносился его храп. Другой караульный — Сенька Рябухин — застыл с удочкой на колёсном кожухе.

— Вы можете бежать с нашего судна, — сказала Катя.

Михаил печально покачал головой:

— Не лучшее решение. Я ведь не умею жить в России. В Петербурге или в Москве я бы не пропал, и даже в Перми бы как-нибудь устроился… Но не в селе Оханском. И не в гражданскую войну — без денег и документов.

Катя почувствовала облегчение. Она не желала, чтобы Великий князь исчез из её судьбы. Но за это облегчение Кате стало немного стыдно.

В убогом лазарете при затоне Катя выходила Михаила Александровича и поставила на ноги. Зачем?.. Она не смогла бы объяснить. Не только из-за отца, который предпочёл умереть, но не выдать невинного человека чекистам. И, конечно, не из-за девочек в «Шерборн скул гёлс», которые восхищались романтическим романом русского аристократа. Там, в закрытой британской школе, девочки были как бы не при жизни. И