Почему уланы? А почему нет? На татарском языке это слово[52]означало «юношу», что недурно пересекалось с славянской концепцией «добрый молодец» или «соколик». Что не вызывало отторжения у бывших дружинников. Да и тюркское происхождение слова никого не смущало, ибо на Руси тех лет степь и ассоциировалась как раз с конницей и тюрками.

Дополнительно к уланам была развернута еще одна ордонансовая конная рота. В этот раз гусарская. В нее зачислялись перешедшие на королевскую службу татары из союзного Касимовского ханства. Их пересадили со степных лошадок на хороших коней линейных коней. Ну и в целом приодели, богато «упаковав» по меркам степи. Но пик не давали, да и строем воевать не учили. Ведь в отличие от улан, их задачей была разведка, рекогносцировка и охранение при войске. Плюс преследование отступающего противника.

Название в данном случае полностью подражало уже существующей в Венгрии легкой конницы, которая неплохо себя показала в войнах с османами. Гусары и гусары. Слово уже овеянное славой.

Так что, по сравнению с летом 1473 года, регулярное войско королевства Русь увеличилось к 1474 году более чем вдвое. И его требовалось срочно приводить в порядок, обучать, вооружать и снаряжать. Причем желательно вчера. Плюс склады заполнять на случай аварийного развертывания новых рот и полков. А то, мало ли? Приведет Казимир тысяч двадцать швейцарцев и что с ними делать?

Поэтому с конца лета 1473 года вокруг Москвы начался разворачиваться материально-технический аврал. Техногенный бум своего рода, в который Иоанн только за неполный год вложил больше двухсот тысяч флоринов. Привлекая всех, кого только можно. Даже членов посольства и пленников. Главное, чтобы хоть что-то соображали в нужных делах.

И сейчас, после осмотра тренировок на плаце, он направлялся к Яузе. К реке, которую он планировал перегородить каскадом небольших плотин для привода верхнебойных водяных колес. Пусть она и не была мощной рекой, но вполне подходила для хозяйственных нужд. Да и водяные колеса все лучше, чем их отсутствие…

–Ну как у тебя тут дела?– Спросил король, подъехав к руководителю строительства первого гидроузла на Яузе.

–Доброго дня мой король,– поприветствовал Иоанна итальянец, сняв головной убор.– Все идет, как и должно. Завершаем облицовку платины снаружи.– Произнес он, а потом махнул в сторону вращающего колеса и добавил.– Вот, проверяем. Все работает исправно.

–А чего лопасти простые? Я же говорил вам делать как?

–Не можем пока, Государь.

–Что не можем? Лопасти ставить, отклоняя их в сторону набегающего потока воды так сложно?

–Мы… Я… это опытное колесо,– наконец, нашелся миланец.

–Сколько тебе и твоим людям понадобиться времени, чтобы сделать так, как я приказал?– Нахмурился Иоанн.

–Неделя, Государь.

–Хорошо, через неделю проверю.

После чего не прощаясь поехал дальше. А секретарь, чуть задержавшись, вручил итальянцу небольшой листок с предписанием и сроками выполнения. Чтобы не забыл.

Миланец недовольно глянул на секретаря, поджал губы, но бумажку взял и даже поблагодарил. Как-то он не привык к тому, чтобы правитель государства уделял так много внимания хозяйственным заботам. Тем более таким мелочным, как ему казалось. Ну не хотелось ему делать колесо с ковшеобразными лопастями. Он считал, что это блажь и глупость, ведь в Ломбардии так не поступали, а уж там в его разумении находилось сосредоточение всего самого прогрессивного. Посему он считал, что ковшеобразные лопасти только снизят эффективность верхнебойного водяного колеса. Но, видимо, уклониться от выполнения предписания короля не удастся.

–Самодур…– тихо шепнул себе под нос миланец, тяжело вздохнул и пошел отдавать распоряжения о закрытии задвижки и демонтаже водяного колеса. Будь оно трижды неладно.

Иоанн же тем временем двигался дальше. Туда, где был развернут временно один из важнейших узлов его металлургической промышленности. Туда, где под навесами располагалось двадцать персидских тигельных печей[53], наддув которых воздухом осуществлялся от четырех нижнебойных водяных колес, поставленных просто в поток реки. Временно. Пока не заработает нижний гидроузел и все это хозяйство не переместится туда.

В этих тигельных печах шла очистка крицы от шлака. Измельченную крицу смешивали с известью и мелким речным песком, после чего помещали в высокий тигель из белой глины и плавили. Из-за чего сталь и шлак расслаивались, занимая место сверху и снизу этого глиняного стакана. Поэтому отделить хорошую сталь от отходов можно было довольно легко, просто отхватив зубилом «жопку» со шлаком.

Каждая такая печь позволяла получать в сутки порядка тридцати килограмм стали разного качества. Очень разного, потому что крицу Иоанн скупал по всей округи, как и древесный уголь. Ее везли по Москве-реке, куда струги забирались из Оки, Волги и других рек[54]. Болотной, луговой и речной руды хватало на земле королевства. А она была не только очень бедной, но и нестабильного качества. Поэтому Иоанну приходилось принимать ее наобум, а потом тестировать полученный продукт с жесткой отбраковкой.

Однако, с учетом сезона открытой воды и производительности печей он планировал получить порядка тридцати пяти – сорока тонн хорошей стали, отправив в отвал до шестидесяти тонн. Не в отходы, а в отвал. Потому что он имел на этот брак определенные виды.

С одной стороны, он думал о чугунном литье. Но сам в нем ничего не смыслил, а специалистов под рукой не имелось. С другой стороны, он уже экспериментировал с пудлинговой печью, устройство которой представлял себе лишь теоретически. А она, как ему казалось, могла помочь. Ведь пудлингование позволяло выжигать не только весь углерод, но и иные примеси, включая вредные.

Но так или иначе – тридцать пять тонн доброй стали в год – это круто! Это намного больше, чем еще пять лет назад делала вся Северо-Восточная Русь кричного железа кузнечным переделом. И это, не говоря о качестве, которое у получаемой продукции было просто несопоставимо выше обычного кузнечного «рафинада». Поэтому персидские печи позволяли покрывать все текущие потребности короля в металле для производства доспехов, оружия и прочего. Еще и оставалось на продажу до трети.