Вряд ли Пикетти удосужился спросить французов-пролетариев, чего они хотят, как это сделала Мишель Ламонт (мы о ней упоминали). Я уверен, что они попросили бы пива получше, новую машину для мытья посуды и еще – чтобы электрички ходили побыстрее; им бы и в голову не пришло отнимать имущество у неизвестных им богатых бизнесменов. Впрочем, можно упирать на то, что обогащение равняется краже, как это делали перед Французской революцией; тогда синие воротнички вновь могут захотеть кого-нибудь обезглавить[79].

Если интеллектуалы чрезмерно переживают из-за неравенства, то потому, что часто воспринимают себя как часть иерархии – и думают, что все остальные такие же. Хуже того, это болезнь: в «конкурентоспособных» университетах дискуссии всегда вертятся вокруг иерархии. В реальном мире большинство так часто о ней не думает[80].

В более пасторальном прошлом зависть чаще была под контролем: богачи не столь уж сильно выставляли достаток напоказ. Им не нужно было нагонять других богачей и вообще с ними соревноваться. Богач почти все время жил в одном регионе в окружении зависимых людей вроде управляющего имением. Если не считать редкие вылазки в города, общественная жизнь была в основном вертикальной. Дети богачей играли с детьми прислуги.

Социализация внутри социальных классов происходила в городской, коммерческой среде. Со временем, в эпоху индустриализации, богатые стали переезжать в города или пригороды, поближе к таким же, как они, – но не совсем таким же. В итоге богачам понадобилось соревноваться друг с другом в своеобразном беге на месте.

Когда богач изолирован от вертикальной социализации с бедняком, бедняк превращается в теоретическую концепцию, сноску в учебнике, не более. Как я упоминал в предыдущей главе, мне еще не приходилось видеть bien pensant[81] кембриджского дона, тусящего с пакистанскими таксистами и поднимающего тяжести с теми, кто говорит на кокни. «Интеллектуалам» кажется, что рассуждать о бедняке как о концепции (ими же и придуманной) нормально. Так они убеждают себя, что знают, что лучше для бедных людей.

Вспомним о проблеме масштабирования и о том, что этические правила не универсальны: они меняются в зависимости от того, является ли человек «швейцарцем», посторонним, или нет.

То же самое относится к эмпатии (противоположность зависти). Как можно видеть, люди чаще завидуют представителям своего же класса. Высший класс традиционно спасал членов разорившихся семей, делая их «стюардами» или dames de compagnie[82]. Подобная защита «своих» функционирует как страховка, работает для ограниченного количества людей и не может распространяться на всех: вы позаботитесь о моем потомстве, если оно разорится; я позабочусь о вашем.

Еще один урок амбициозного труда Пикетти: он под завязку забит графиками и таблицами. Урок прост: профессионалы в реальном мире знают, что данные могут быть и неверны. Вот почему я – профессионал в области теории вероятностей – убрал всю статистику из «Черного лебедя» (оставив кое-что лишь для иллюстрации): мне кажется, обилие цифр и графиков появляется в книге, когда у ее автора нет сильных и логических аргументов. Более того, мы часто путаем эмпирику с массивом данных. Когда вы правы, все, что вам нужно, – щепотка значимых данных, особенно когда речь идет об опровергающей эмпирике или же контрпримерах: одного примера (единственного предельного отклонения) достаточно, чтобы показать, что Черные лебеди существуют.

Когда трейдер получает прибыль, он сообщает об этом коротко; когда трейдер терпит убытки, он затопит вас подробностями, теориями и графиками.

Наука, имеющая дело с вероятностями, статистикой и массивами данных, по сути своей – логика, питаемая наблюдениями или же их отсутствием. Сплошь и рядом значимая информация скрыта в крайних значениях; они по определению наблюдаются редко, и, чтобы уловить смысл происходящего, достаточно сконцентрироваться на малочисленных, но важных данных. Если ваша цель – продемонстрировать, что состояние человека превышает 10 миллионов долларов, достаточно доказать, что на его брокерском счете – 50 миллионов; не нужно перечислять в придачу все предметы обстановки в его доме, включая картину в кабинете за 500 долларов и серебряные ложки в буфете. Мой опыт говорит: когда покупаешь толстую книгу с тоннами графиков и таблиц, которые что-то доказывают, следует отнестись к ней с сомнением. Перегонка не удалась! Но широкому читателю и тем, кто нечасто имеет дело со статистикой, большие таблицы кажутся убедительными, хотя это всего лишь очередной способ подменить правду сложностью.

Скажем, научный журналист Стивен Пинкер проделал этот фокус со своей книгой «Лучшие части нашей природы» (The Better Angels of Our Nature), которая утверждает, что в современности насилия меньше, чем в древности, и что причиной тому – современные институции. Мы с соавтором Паскуалем Кирилло, внимательно изучив представленные Пинкером «данные», обнаружили, что он или не понял своих же цифр (он правда их не понял), либо, придумав концепцию, продолжал добавлять графики, не отдавая себе отчет в том, что статистика – это не данные, а перегонка, строгость и неодураченность случайностью. Впрочем, на широкого читателя и поклоняющихся государству коллег-ИНИ книга Пинкера произвела впечатление (на время).

Завершим наше обсуждение проблемой нечестности, которая хуже любого неравенства. Какое это жалкое зрелище – отсиживающиеся в тылу, ничем не рискующие люди, богатеющие на госслужбе!

Когда уходивший с поста президента Барак Обама согласился написать воспоминания за 40 миллионов долларов, многих это возмутило. В то же время сторонники Обамы, защищавшие его статисты, осуждали богатых предпринимателей, нанятых следующей администрацией. Для таких людей деньги – корысть, но это не касается тех, кто зарабатывает не коммерцией, а чем-то еще. Я немало попотел, объясняя, что богачи, ставшие чиновниками, – совсем не то, что чиновники, ставшие богачами; опять же, здесь важна динамика, последовательность событий.

Богачи на госслужбе уже доказали, что они не полностью некомпетентны; разумеется, успех может быть случайностью, но он хотя бы намекает на какой-то навык жизни в реальном мире и на то, что человек взаимодействовал с реальностью. Конечно, при условии, что он ставил шкуру на кон; еще лучше, если богача постиг крах, если он потерял часть состояния и пережил испуг.