– Что ты сейчас делаешь? – спросил он.

– Я у себя в комнате. – Я ждала, что он спросит еще что-нибудь, но он молчал. Я гадала, не уснул ли он. – А ты что делаешь?

– Думаю.

– О чем?

– О тебе. О том, как ты была в моей постели. Помнишь, как это было?

Я сказала да, хотя знала, что, скорее всего, наши с ним ощущения были совершенно разными. Зажмурившись, я почувствовала прикосновение фланелевой простыни, тяжесть одеяла. Его руку, направляющую вниз мое запястье.

– Что на тебе надето? – спросил он.

Стрельнув взглядом в сторону двери, я задержала дыхание и прислушалась к тому, что происходит в спальне родителей.

– Пижама.

– Похожая на ту, что я тебе купил?

Я сказала нет. Меня смешила сама мысль, что я стала бы носить такое при родителях.

– Расскажи, как она выглядит, – попросил он.

Я посмотрела на узор из собачьих морд, пожарных гидрантов и костей.

– Она дурацкая, – ответила я. – Тебе бы не понравилась.

– Сними ее.

– Слишком холодно, – легкомысленно сказала я, притворяясь наивной, но я знала, чего он от меня хочет.

– Сними ее.

Он ждал; я не шевельнулась. Когда он спросил: «Сняла?» – я соврала, что да.

Так и продолжалось: он говорил мне, что делать, а я позволяла ему верить, что все выполняю. Я осталась равнодушной, все это слегка начало меня раздражать, пока он не начал говорить:

– Ты малышка, маленькая девочка.

Тогда что-то пришло в движение у меня внутри. Я не ласкала себя, но закрыла глаза и с трепетом подумала о том, чем он занимается и что при этом он думает обо мне.

– Сделаешь кое-что для меня? – спросил он. – Хочу, чтобы ты кое-что сказала. Всего пару слов. Сделаешь? Скажешь для меня пару слов?

Я открыла глаза.

– Ладно.

– Ладно? Ладно. Ладно. – Раздался какой-то шорох, словно он переложил трубку от одного уха к другому. – Я хочу, чтобы ты сказала: «Я люблю тебя, папочка».

На секунду мне стало смешно. Это было настолько нелепо. Папочка. Я собственного папу так никогда не называла, но не успела я рассмеяться, как разум вылетел из меня, и мне больше не было смешно. Мне было никак. Я была пуста, меня не существовало.

– Ну же, – поторопил он. – «Я люблю тебя, папочка».

Я молчала, не отрывая взгляд от двери спальни.

– Всего разочек. – Голос его звучал хрипло и грубо.

Я почувствовала, как шевелятся мои губы. В голове у меня шуршали помехи, такой громкий белый шум, что я почти не слышала звуки, которые издает мой рот, почти не слышала шумное дыхание и стоны Стрейна. Он попросил меня повторить те слова, и мой рот произнес их снова, но действовало только мое тело, а не разум.

Я была далеко. Лишенная всяких оков, я парила в воздухе, как в тот день, когда он впервые ко мне прикоснулся, и я взмыла над кампусом, будто комета с кленово-рыжим хвостом. Теперь я вылетела из дома в ночь, помчалась над соснами и замерзшим озером, где подо льдом двигалась и стонала вода. Стрейн попросил меня сказать это снова. Я увидела себя в меховых наушниках, на белых коньках, я скользила по поверхности, а за мной под футовым слоем льда следовала тень – Стрейн плыл вдоль мутного дна, приглушенно охая.

Его надрывное дыхание выровнялось, и я приземлилась у себя в спальне. Он кончил; все было позади. Я попыталась представить, как это происходит, – кончает ли он себе в ладонь, на полотенце или прямо на простыню. Как это мерзко происходит у мужчин, эта разоблачительная грязь в конце. Меня захлестнула мысль: «Ты отвратителен».

Стрейн откашлялся.

– Ну, не буду тебя отвлекать, – сказал он.

Когда он повесил трубку, я отшвырнула телефон, тот раскололся, по полу покатились батарейки. Я долго лежала в постели без сна, но неподвижно, упершись взглядом в синие тени. Мой разум был полон пустоты, он застыл и остекленел настолько, что на нем можно было кататься на коньках.

Только по дороге в Броувик мама призналась, что слышала, как я болтаю по телефону. Когда она это сказала, моя рука вцепилась в дверную ручку, как будто я могла открыть дверцу и выпрыгнуть в кювет.

– Мне показалось, что ты разговаривала с мальчиком, – сказала она. – Я права?

Я смотрела прямо перед собой. Говорил по большей части Стрейн, но мама могла поднять другую трубку и подслушать. У родителей в спальне не было телефона, а я взяла единственный беспроводной. Может, мама спустилась, я и не слышала?

– Если да, здесь нет ничего такого, – добавила она. – Если у тебя есть парень, это нормально. Тебе не обязательно это скрывать.

– Что ты слышала?

– Да, в общем, ничего.

Я искоса наблюдала за ней и не могла определить, говорит ли она правду. Если она ничего не слышала, то с чего взяла, что я говорю с мальчиком? Мой мозг, не поспевая, несся за машиной. Что-то она наверняка слышала, но недостаточно, чтобы заподозрить что-нибудь необычное. Услышь она низкий, явно взрослый мужской голос Стрейна, она бы сразу психанула, ворвалась ко мне в комнату и вырвала телефон у меня из рук. Она бы не стала дожидаться, пока мы окажемся в машине вдвоем, чтобы тактично поднять эту тему.

Я медленно выдохнула и ослабила хватку на дверной ручке.

– Не говори папе.

– Не скажу, – радостно ответила она.

Она выглядела довольной, счастливой, что я ей доверилась и поделилась своей тайной; а может, она испытывала облегчение из-за того, что у меня появился парень, я общаюсь с людьми, вписываюсь в коллектив.

– Но я хочу, чтобы ты мне о нем рассказала, – сказала мама.

Она спросила, как его зовут, и я на секунду растерялась; я никогда не звала его по имени. Можно и даже, наверное, нужно было выдумать фальшивое, но искушение произнести его вслух было слишком сильно.

– Джейкоб.

– О, мне нравится это имя. Он симпатичный?

Не зная, что сказать, я пожала плечами.

– Ничего. Внешность не главное. Важно, чтобы он к тебе хорошо относился.

– Он хорошо ко мне относится.

– Отлично. Только это меня и волнует.

Я положила голову на подголовник, закрыла глаза. Я словно почесала зудящее место, такое облегчение принесли ее слова: самое главное, что Стрейн хорошо ко мне относится, важнее, чем внешность. А раз хорошее отношение было важнее внешности, то, значит, и важнее, чем разница в возрасте и то, что он мой учитель.

Мама принялась задавать вопросы: в каком он классе, откуда он, на какие уроки мы ходим вместе, – и сердце сжалось у меня в груди. Покачав головой, я огрызнулась: