Письмо уходит, наверху браузера вспыхивает уведомление об отправке, а потом… ничего. Не знаю, чего я ожидала – что взвизгнет сигнализация, крещендо сирен? Но лобби остается прежним, пьяный мужчина продолжает похотливо ухмыляться, Инес продолжает умоляюще смотреть на меня, а я пялюсь на нее в ответ, думая: «Чего ты от меня хочешь? Тебе правда нужно, чтобы я тебя спасла? Это ерунда. Ты в безопасности; он по другую сторону стойки и ничего с тобой не сделает. Если тебе так страшно, иди в подсобку или прямо попроси его уйти. Пора научиться разруливать такие ситуации».

У меня за спиной открывается лифт, и официант выкатывает из него тележку, полную ящиков вина для мероприятия во дворе. Пользуясь моментом, Инес выскакивает из-за стойки.

– Абдель, тебе помочь? – спрашивает она.

Официант качает головой, но она все равно хватается за тележку. Пьяный постоялец, повесив руки, будто плети, смотрит, как она исчезает в конце коридора. Как только Инес уходит, он оглядывается через плечо и впервые замечает меня.

– Чего уставилась? – спрашивает он и вразвалку выходит обратно во двор.

Выдохнув, я опять поворачиваюсь к компьютеру и заново запускаю петлю почта-Твиттер-Фейсбук, когда мой телефон начинает жужжать. Звонок от Стрейна. Я смотрю, как он вибрирует на столе, пока не включается автоответчик. Стрейн звонит снова, потом снова и снова. Каждый раз, как я игнорирую очередной звонок, во мне нарастает какое-то чувство – самодовольство, радость победы. Возможно, журналистка была не так уж неправа. Возможно, где-то во мне действительно скрывается жажда мести.

После смены я иду в бар. Сидя на табурете в рабочем костюме и потягивая разбавленный виски, я прокручиваю свою записную книжку в телефоне, рассылаю сообщения в поисках кого-то, кто захотел бы встретиться в пятнадцать минут двенадцатого в понедельник ночью. Айра меня игнорирует, как и мужчина, которого я привела домой несколько недель назад, – под его телом я затихла, одеревенела, перестала отзываться на его ласки и закрыла лицо руками, и он при первой же возможности ушел. Клюет только один разведенный пятидесятилетний мужчина, с которым я переспала несколько месяцев назад. Мне не понравилось ни как он со мной разговаривал, ни как он заводился от нашей разницы в возрасте, словно это что-то из порно, называя себя папочкой и спрашивая, хочу ли я, чтобы меня отшлепали. Я просила его расслабиться и вести себя нормально, но он ничего не хотел слушать, только зажал мне рот рукой и сказал: «Тебе это нравится, сама знаешь, что нравится».

Я:

Он:

Я:

Он:

Пока я переписываюсь, мне снова звонит Стрейн – в седьмой раз с тех пор, как я переслала ему письмо журналистки. Нажав «отклонить», я пишу разведенцу адрес, и через пятнадцать минут мы с ним уже курим одну на двоих сигарету в переулке за баром. Я спрашиваю у него, как жизнь; он спрашивает, была ли я плохой девочкой.

Затягиваясь, я вглядываюсь в его лицо и пытаюсь оценить, насколько он серьезен, ожидает ли, что я отвечу.

– Потому что ты выглядишь так, словно вела себя плохо, – говорит он.

Я молча смотрю в телефон. Сообщение от Стрейна: «Не знаю, что ты хочешь сказать, отправляя мне этот имейл». На моих глазах появляется еще одно: «Ванесса, мне сейчас не до игр. Будь добра, веди себя, как взрослый человек». Разведенец подходит ко мне, прижимает меня к кирпичной стене бара. Под прикрытием мусорных баков он наваливается на меня, пытается просунуть руку мне в брюки. Сначала я смеюсь и пытаюсь увернуться. Но он не останавливается, и я отталкиваю его ладонями. Он дает задний ход, но продолжает нависать надо мной. Он запыхался, у него вздымаются плечи. Я роняю пепел ему на ботинок.

– Расслабься, – говорю я. – Просто будь поспокойней, окей?

У меня начинает звонить телефон, и то ли из-за этого мужчины рядом, то ли из-за осознания, что я довела Стрейна до паники, чего, в общем-то, и добивалась, то ли из-за того, что я одурела от выпивки, но я смахиваю вверх, чтобы ответить.

– Что тебе надо?

– «Что тебе надо?» – повторяет Стрейн. – Вот, значит, как ты намерена себя вести.

Я бросаю сигарету и тушу ее подошвой, хотя докурила только до половины, и тут же принимаюсь рыться в сумке в поисках еще одной, отмахиваясь от разведенца, когда он предлагает мне зажигалку.

– Ладно, – говорит тот. – Я оставлю тебя в покое. Я понимаю намеки.

Стрейн спрашивает:

– Кто это? Ты не одна?

– Не обращай внимания, – говорю я. – Это никто.

Мужчина фыркает, делает вид, будто возвращается в бар, и тут же оборачивается, словно ждет, что я попытаюсь его остановить.

– Зачем ты переслала мне это письмо? – спрашивает Стрейн. – Что ты затеяла?

– Ничего я не затеяла. Просто хотела, чтобы ты это видел.

Оба молчат: Стрейн в трубке, разведенный мужчина – возле двери бара, которую он придерживает, дожидаясь, что я попрошу его остаться. Одет он так же, как в нашу первую встречу: черные джинсы, черная футболка, черная косуха, черные военные ботинки – униформа стареющих панков, с которыми я в последнее время почему-то то и дело встречаюсь, мужчин, которые утверждают, будто их заводит сила, но способны общаться только с женщинами, ведущими себя, как маленькие девочки.

– Понимаю, что тебе может показаться заманчивым, – осторожно подбирая слова, говорит Стрейн, – присоединиться ко всеобщей истерии. И я знаю, как легко тебе будет изобразить все, что между нами было… неприемлемым, абьюзивным или навесить на наши отношения любой другой ярлык, подходящий к твоему настроению. Нисколько не сомневаюсь, что ты сможешь превратить меня во что угодно… – Он умолкает, переводит дух. – Но Боже, Ванесса, неужели ты действительно хочешь, чтобы это замарало тебя на всю оставшуюся жизнь? Потому что, если ты это сделаешь, это к тебе пристанет…

– Слушай, я ничего не собираюсь делать, – говорю я. – Я не собираюсь отвечать ей, не собираюсь ничего рассказывать. Окей? Не собираюсь. Я только хотела, чтобы ты увидел, как выглядит ситуация, ну, знаешь, с моей стороны. Ты должен понять, что замешан не только ты.

Я ощущаю, как его захлестывает волной, внезапным наплывом эмоций. Он издает горький смешок:

– Так вот в чем дело! Тебе нужно внимания и сочувствия? Именно сейчас, когда меня травят, тебе понадобилось строить из себя жертву?

Я пытаюсь извиниться, но он меня перебивает:

– Ты сравниваешь то, что угрожает мне, с парой полученных тобой писем? – он почти кричит. – Твою мать, ты совсем рехнулась?

Он напоминает мне, что, учитывая обстоятельства, у меня все отлично. Разве я не осознаю, сколько у меня власти? Если история о наших отношениях всплывет, никто меня ни в чем не обвинит – вообще ни в чем. Все свалится на него одного.