Морякам приходилось нелегко. Да, заметить их трудно, но и они тоже далеко рассмотреть что-либо не могли. Курсы были рассчитаны заранее, а шкипера опытные во всяких делах. Иначе вполне возможно, что проплыли бы мимо цели.

– Огонек, – тихо выдохнул впередсмотрящий на одном из корабликов.

Слова передали на корму, где изваянием возле руля застыл Ширяев.

– Вижу, – так же тихо ответил Григорий. – Ну что, с Богом!

Оставалось молиться, что проступавший темной массой корабль был именно тот, который выбран в качестве жертвы.

Волнение Ширяев испытывал, а особого страха – нет. Неизбежный выброс адреналина в кровь был по-своему приятен. В данный момент Григорий особо ощущал, что он не кто-нибудь, а мужчина. Да еще выполняющий настоящую мужскую работу. Словно в уже старые, но добрые времена в далеких отсюда морях.

Справа, где двигался брандер Сорокина, вдруг грянул выстрел, и сразу поднялась суматоха. Сон моряка – некрепкий сон. Море учит никогда не расслабляться. Если ты, разумеется, не в гавани.

Поздно. Темный борт чужого корабля надвигался с неотвратимостью пришедших в мир перемен. Но какой же он высокий, намного выше уже знакомых европейских кораблей. Там тоже забегали, замельтешили, загорелось несколько фонарей, а затем раздался ружейный выстрел.

Куда ушла пуля, Ширяев не слышал. Он торопливо крутанул руль, выравнивая корабли. Сейчас! С носа коротко пробарабанила картечница. Ее стволы были задраны кверху, а стоявший за ней Пьер неплохо знал свое дело. С палубы турка послышались крики боли.

Касание. Командовать не требовалось. Матросы были сплошь добровольцами из числа тех, кто прошел соответствующую подготовку, и крючья глубоко вошли в чужой борт, намертво соединяя суденышко с большим кораблем.

Неподалеку победно вспыхнуло пламя. Оно не разогнало ночь, но осветило застывшую эскадру и придало картине зловещий оттенок.

– В шлюпку! – теперь Ширяев наконец-то схватил револьверное ружье. До того не имелось времени даже для одиночного выстрела.

Разумеется, о точности стрельбы не шло речи. Зато три пули подряд мгновенно заставили турок отпрянуть от борта. Кое-кто из команды тоже сделал по несколько выстрелов в качестве прощального дара. Но народ был хладнокровный, особо никто не увлекался. Задачи захватить линкор не было. А к гуриям большинство экипажа отправится и так.

Восемь человек торопливо прошмыгнули мимо Ширяева. Шлюпка заранее болталась за кормой.

Капитан уходит последним. Даже если корабль временный, и даже если это не корабль в полном смысле, а брандер. Этакая большая плавучая зажигалка.

– А хрен вам! – Ширяев торопливо подпалил запалы.

Он еще выждал несколько секунд, чтобы убедиться, что огонь весело и надежно побежал к открытому трюму.

Впрочем, горючая смесь и прочие радости были навалены намного выше бортов.

– Навались!

Четыре пары весел уперлись в воду, словно в пресловутую точку опоры Архимеда. Что-то просвистело вдогон, и в темноте коротко матернулись. Шлюпку повело в сторону, давая знать, что один из матросов пропустил гребок.

Ширяев торопливо поправил курс румпелем.

– Навались! И раз!

За его спиной ярко полыхнул покинутый брандер. Веер искр радостным фейерверком взметнулся вверх и по сторонам. Что-то горячо коснулось спины, и Григорий непроизвольно дернул рукой.

Нет, лишь коснулось, упав с шипением в воду.

Или не было шипения, а лишь почудилось? Шум уже стоял такой, что в нем можно было не разобрать даже выстрел.

Лица гребцов были освещены заревом пожара, и можно было не оглядываться на дело рук своих, однако Ширяев все равно бросил торопливый взгляд назад.

Линкор уже полыхал с одного борта. По опыту Григорий мог сказать: потушить такой огонь практически нереально. Что больше всего боятся моряки? Правильно, не шторма, а пожара. Когда полыхает хорошо просмоленный корпус, весело трещат мачты, в момент сгорают паруса, а вокруг лишь вода. Такая неуютная и одновременно – гостеприимная, готовая принять в объятия всех.

– Навались!

Ветер строго по обещанию дул в лоб, поднимал небольшую волну, и грести было тяжело. Зато очень хорошо подстегивало знание, что в ближайшем времени случится среди покинутой эскадры.

Там наверняка торопливо рубили якорные канаты, поднимали паруса, торопясь отойти от полыхающих собратьев. На тех, в свою очередь, кто-то пытался бороться с бедой, а кто-то уже спускал немногочисленные шлюпки и занимал в них места согласно должностям. Или согласно физической силе и ловкости – в зависимости от величины поднявшейся паники.

А потом полыхнуло еще ярче, и практически сразу страшный гром обрушился на барабанные перепонки. Рядом со шлюпкой в воду упал горящий обломок рангоута, выбросил облако пара и поневоле заставил подумать извечное: «Пронесло!»

Дополнительная беда любого военного корабля – крюйт-камера с запасами пороха. И если она была открыта…

Ветер слегка трепал белый флаг с косым крестом. Черный с ухмыляющейся кабаньей мордой по-своему был роднее, однако я уже давно не выступал частным лицом. Лишь как представитель крепнущего государства, стремительно набирающего вес на международной арене. Так мне нравилось гораздо больше. Все-таки я изначально представитель самой государственной из всех возможных профессий. Благо собственной страны выше, чем благо одного из подданных. Так меня воспитали в далекое время. Но хочется иногда самую толику вольности. Например, поднять свой фирменный флаг. Этакая мелочь, но все-таки…

Интересно, к моменту переноса во времени я был состоявшимся человеком. Пусть не относился к числу социально успешных, занимающих высокие посты в бизнесе или в государстве, но ведь я и не желал взлетать высоко в обществе, которое не принимал и не любил.

Да, как любой военный я мечтал о карьере. Но затем государство распалось, а служить новым властям не хотелось. Да и служба ли была бы?

Не знаю, прав ли я был, уйдя из армии? Даже при антинародном демократическом режиме кто-то обязан, скрипя зубами, защищать страну. Но – уж как получилось. В итоге же мне стало на все наплевать. После всяких перипетий, смены занятий я оказался начальником охраны у никчемного либерального депутата. Казалось, дальше ничего уже не будет, и не хотелось дальше-то. А повернулось…

Одной из причин, по которой из множества дорог я некогда выбрал армейскую, было желание прожить настоящую жизнь, все испытать, все попробовать, а не просиживать штаны в какой-нибудь конторе, в институте, в конструкторском бюро. Мне хотелось жить жадно, дорожа каждым прожитым мгновением, так, чтобы выкладывать все силы. Я испытал войну, любовь, мужскую дружбу, меня мотало по всей стране. Действительно, зрелый человек, прошедший через все. Но оказалось, судьба подготовила мне еще много нового.