сих пор вызывает к себе уважение, смешанное с восхищением. Один знакомый автора (не русский, конечно) выражает его в следующих словах: «Такую страну поставил раком!». Да, поставил, но почему, как? Как это сделал человек, который всю жизнь занимался «теоретическим» пустословием, подкрепляя его ложью и клеветой? Потому что очень сильный разрушитель кого угодно поставит раком. Вот она, правда о силах, приводящих в движение историю.

Первые два декрета, которыми большевики ознаменовали захват власти, были декреты о мире и земле. Декрет о мире положил начало Гражданской войне, и только этого и следовало ожидать, потому что Ульянов прибыл в Петроград с лозунгом: «Превратим империалистическую войну в гражданскую». За декретом о земле последовала продразвёрстка, изъятие излишков зерна у крестьян, голод в самых плодородных областях России и затем закабаление крестьян в колхозах.

Полным вздором был лозунг о «диктатуре пролетариата», истинной целью которого было развязывание неограниченного террора. Россия была крестьянской страной, рабочие промышленных предприятий были малочисленны и отнюдь не стремились устанавливать свою диктатуру. Ещё и потому, что их труд неплохо оплачивался, особенно квалифицированный. Такой рабочий жил в отдельной квартире, работая один, содержал большую семью с прислугой. Известно обращение делегации рабочих Путиловского завода в Думу с требованием остановить большевиков. И здоровое социальное чутьё их не обманывало: впереди их ждал голод в разорённом Петрограде, затем уплотнение и жизнь уже без слуг, еле сводя концы с концами. Крестьян ждали комитеты бедноты, раскулачивание, голод, коллективизация и новое закрепощение.

Страна вступила в эпоху беззакония: трибуналы руководствовались революционным чутьём и социалистическим правосознанием. Так была установлена военная диктатура, равной которой по жестокости и беспощадности не знала история. Очень кстати пришлось покушение на Ульянова: большевики воспользовались им, чтобы развязать «Красный террор». Позже тот же трюк был проделан с убийством (на почве ревности) Кирова. И потекли в лагеря «кировские потоки» репрессированных.

В помрачённом сознании Ульянова была лишь одна цель: захват власти и её безграничное расширение. «Уничтожение эксплуатации» и прочие утопии Маркса использовались Ульяновым, как удобное прикрытие, позволявшее придать его разрушительности мировой масштаб. В результате капиталистическая форма эксплуатации сменилась гораздо более жестокой, а народ на многие десятилетия попал в страшную кабалу и нищету. Уничтожение «своего» народа было государственной политикой большевиков. Делалось это с лёгкостью необыкновенной. Фактически был возведён в ранг закона такой нехитрый приём: достаточно было кого то просто объявить врагом, и человека уже нет! Вождь анархистов князь П. Кропоткин в ужасе от происходящего в разговоре с Ульяновым упрекнул последнего за то, что «он за покушение на него допустил убить две тысячи ни в чём не повинных людей. Но оказалось, — пишет в недоумении Кропоткин — что это не произвело на него никакого впечатления».

Кропоткин так же написал письмо Ульянову по поводу заложников-эсеров, которых было решено «беспощадно истреблять» в случае покушения на вождей Советов. Кропоткин пишет, что «такие меры недостойны людей, взявшихся созидать будущее». Ну да, не достойны, только верхушка большевиков вовсе не собиралась «созидать будущее», которое виделось простодушному Кропоткину.

У них было другое видение нужного им будущего. В первые дни переворота они не верили в то, что продержатся у власти более двух-трёх недель. Со временем этот срок увеличился, но они ещё долго чувствовали себя временщиками и всерьёз готовились к бегству из страны.

В 1913 году Ульянов, сидя в Кракове, разработал «марксистскую программу по национальному вопросу». И в 1991 году страна распалась в точном соответствии с границами, прочерченными его теоретическим гением. Так всё, что он насочинял и попытался осуществить в реальности, не прошло проверку временем. Окончательно ясным это стало в 1991 году, когда рухнул СССР.

М. Горький, давая весьма позитивную (и довольно наивную) характеристику Ульянову, называет «основную черту его характера воинствующим оптимизмом материалиста». Слишком воинствующим, сказали бы мы. У этого психологического типа вследствие его чрезмерной активности всё «слишком». Тут же Горький пишет: «Для меня исключительно велико в Ленине именно это его чувство непримиримой, неугасимой вражды к несчастьям людей…». Мы сегодня хорошо знаем, к каким страшным испытаниям для России привела эта гипертрофированная «непримиримая, неугасимая вражда», которая так восхищала Горького. И ленинский «оптимизм» тоже, который правильнее было бы назвать безответственностью. Это тоже характерная черта этого типа: их активность так настойчиво требует выхода, что о последствиях просто некогда задумываться. И, повинуясь соблазнительности лёгкого пути, эта деятельность чаще всего выливается во «вражду», ненависть. Того, кого ненавидишь легче разрушать.

Выше уже говорилось про многообразие разрушения. Наглядным свидетельством этого служит разница между Ульяновым и Керенским. Первый — сильный разрушитель, фанатик, маниакально одержимый идеей захвата власти. Диктатура (не пролетариата, конечно), тирания были для него естественными, даже единственно приемлемыми формами власти, так как позволяли сосредоточить её в одних руках. Его руках. Этических и моральных ограничений в политической борьбе, так же как в жизни в целом, для него не существовало. К своим соратникам, в том числе и к тем, кого он приблизил к себе и вознёс на высокие посты, он относился с презрением. Политическая борьба была для него поводом и прикрытием для его жажды разрушений. Во множестве телеграмм, рассылаемых во все концы России он требовал расстреливать «со всей революционной беспощадностью» как можно больше «врагов». Диагноз — гиперактивность, выражающаяся, в частности, в дёрганности. Он страдал характерными для этого типа депрессиями, если потребность в активном разрушении не находила выхода. Период после 1905, когда в России был наведён порядок и она бурно развивалась и процветала, для него были самыми тяжёлыми годами. Ульянов обладал особым даром убеждения, даже (казалось бы, недостаток) его картавость имела свойство гипнотического воздействия, а его «научность» производила большое впечатление на необразованных, ещё неоперившихся разрушителей, которых он вербовал в революцию.

Ульянов хорошо сознавал свою цель — захват власти, и неуклонно шёл к ней. Это политическое животное, наделённое сильным инстинктом власти и острым чутьём, при этом совершенно лишённое души. «Плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона». Иначе говоря, порядочный человек не может быть хорошим революционером. «Революционер» для Ульянова было высшей оценкой человека. А непорядочность даже полезна, это качество хороший помощник в разрушении.

Второй — позёр, болтун, больше всего любивший красоваться и произносить речи, своего рода поп-звезда Февральской революции. Керенский — пустомеля, лишённый, кажется, всего, кроме способности произносить зажигательные речи. Он разложил армию и государственный аппарат Российской империи даже, кажется, не совсем понимая, что он делает. Но самая принципиальная разница между Керенским и Ульяновым была и в том, что первый, работал на американцев, и, по видимому,