– Ну и черт с ними, зачем вам с ними ссориться, особенно с этим Блажевичем. Насмотрелись ведь мы на него уже достаточно. От него можно ждать чего угодно…

– Я думаю, что над нами уже занесена секира… Надо мной, во всяком случае!

– Чья секира? – спросил я.

– Блажевича, конечно… – ответил Сергей Петрович.

Ночью упал густой туман. Мы ждали контратаки партизан, но ее не было. Вместо этого на рассвете послышались разрывы артиллерийских снарядов и долетавшие после хлопки дальних пушечных выстрелов. Стреляли из одной пушки, поэтому и выстрелы, и взрывы снарядов были редки. Артиллеристы, видно, были у партизан доморощенные, орудие не пристреляно, корректировки огня не было никакой, и снаряды падали где-то далеко за деревней на поле, то с одной стороны, то с другой, не принося нам никакого вреда. Взрывы даже не были видны в густом тумане. У нас была целая артиллерийская батарея, и орудийные расчеты были из профессионалов, нам ничего не стоило подавить огонь этой партизанской пушечки, но Гиль даже не скомандовал ответить огнем на партизанскую стрельбу, а приказал отойти.

Изменив маршрут движения в сторону Полоцка и не попытавшись штурмовать Кубличи, побродив еще с неделю по дорогам северной Белоруссии, мы вернулись в Лужки.

Совсем незадолго до этой последней операции, в которой я последний раз видел Гиля и его людей в «деле», были получены газеты с опубликованным обращением пленного генерала Красной Армии А.А. Власова ко всем русским людям подниматься на борьбу с большевизмом на нашей Родине. В обращении перечислялись 13 пунктов, на основе которых должна была организовываться эта борьба.

О самом генерале Власове мы знали только то, что он попал в плен в начале июля 1942 года где-то внутри треугольника Ленинград – Мга – Новгород после развала 2-й Ударной Армии, неудачно наступавшей зимой сорок второго и весной попавшей в полное окружение. Слышали и о том, что этот генерал был одним из тех удачливых генералов первого периода войны, о котором много и в хвалебном тоне писала советская печать и пропаганда в начале войны.

После его пленения о нем ничего не было слышно. И вот теперь мы видим его фотографию – длинное лицо в больших круглых роговых очках с толстыми дужками. Читаем его 13 пунктов, и они зажигают нас снова огнем, который уже было стал совсем затухать. Генерал призывал нас объединяться и подниматься на борьбу со сталинской тиранией на нашей Родине, используя благоприятный исторический момент, опираясь на помощь немцев, их оружие, организационные возможности, но добиваясь своих, русских целей. Эти цели в общем виде излагались в пунктах власовского обращения и сводились к отказу от авторитарной формы управления страной, к роспуску колхозов, к введению частной собственности на землю, на средства производства и торговлю, к отмене ограничений частно-предпринимательской индивидуальной деятельности и к послевоенному союзу и дружбе с Германией. Самым подкупающим в этом документе был его тон. Совершенно отсутствовали всякие реверансы и расшаркивания в адрес немцев, никакого низкопоклонства перед ними не было и следа, и они рассматривались как «союзники в общей борьбе», помощь которых оказывается так кстати…

Обращение Власова было совершенно неожиданно, и оно вызвало растерянность и разброд в наших головах.

До сих пор главным козырем нашей пропаганды было то, что мы – первые, поднявшие знамя антисоветизма, первые, присоединившиеся к немцам для борьбы с большевизмом, и мы должны поэтому идти во главе этого дела. Мы уже, так сказать, своей кровью доказали верность идеям антибольшевизма, а тут является какой-то Власов, который был еще на той стороне, когда мы уже начали на этой… Что ж, теперь мы, значит, на второй план? Таким было настроение многих, и именно таким оказалось настроение и самого Гиля и всего его штаба, во всяком случае той части штаба, которая близко стояла к Гилю. На первых порах и Точилов поддался такому же строю мыслей и полностью поддержал местнические амбиции Гиля и его штаба.

Мне же сразу стало очевидно, что и правда, и сила на стороне Власова и людей, которые вокруг него должны быть, и которых мы еще просто не знаем, но теперь уже, очевидно, скоро узнаем. О Власове пишут газеты, а о нас кто пишет? Власов призывает к борьбе с советской властью на основе определенной программы, а где наша программа? Он говорит о союзе с немцами, а мы целый год говорим только о борьбе «под верховным водительством немцев и их фюрера Адольфа Гитлера»? Так за кем же все-таки пойдут русские люди – за Власовым или за нами?

У меня сразу же произошел резкий спор с Точиловым, и я весь вечер и значительную часть ночи проспорил с ним, пытаясь убедить его, что если и есть какие-то шансы на успех нашего дела, то они принадлежат Власову и тем, кто пойдет с ним, а никак не нам. Возражения Точилова с местнических позиций были слабы. Проспорив со мною в тот вечер допоздна, он под конец возражал уже как-то вяло и больше по инерции и из упрямства, не желая сразу признаваться в своей неправоте. Утром он встал хмурый, невыспавшийся и сказал, что я прав. Он имел мужество признаваться в своей неправоте, когда в этом убеждался. Это была моя большая победа, и в душе я был горд ею, хотя и постарался ничем не проявить это внешне, чтобы не обидеть Сергея Петровича, к которому я за этот год искренне привязался.

Между нами решено было отстаивать эту, теперь уже нашу, точку зрения – о необходимости признать генерала Власова нашим идейным руководителем и согласиться с его принципиальными установками.

В тот же день Родионов собрал весь штаб в полном составе для обсуждения ситуации. Он доложил о появившемся обращении Власова, подверг саркастической критике пункты этого обращения, особенно напирая на принижение роли немцев в деле борьбы за освобождение России от большевизма, и уж совсем истер Власова в порошок тем, что Власов еще воевал на стороне большевиков в то время, когда мы уже воевали против них на этой… Все другие выступавшие продолжали говорить в том же духе. Сергей Петрович оказался единственным, кто выступил с осуждением местничества и с предложением опубликовать в печати приветствие Власову и присоединиться к его платформе. После его выступления Гиль обратился ко мне:

– А заместитель начальника пропаганды что думает по данному вопросу?

Я ответил:

– Полностью разделяю и поддерживаю взгляды майора Точилова.

– Та-ак… – сказал Гиль.

В рядах судивших послышался чей-то голос:

– На черта нам нужен такой Отдел пропаганды…

В последующих выступлениях мы получили отпор дружный и враждебный.

Мы вернулись домой. Точилов был мрачен. Он сказал мне, когда мы сели обедать:

– Ну, теперь вы видите, что над нами занесена секира?

– Да, похоже… – пришлось ответить мне.

Несомненно, нас ждал какой-то удар. Самым легким был, конечно, разгон нашего Отдела пропаганды, лишение нас наших «постов», возможно и разжалование. Однако, зная нравы и обычаи, воцарившиеся в бывшей Дружине, следовало готовиться к худшему, в том числе и к самому худшему. Мы уже представляли себя в застенках подвала Блажевича-Богданова…