– Что случилось, Сергей Петрович? Зачем вас вызывали? – спросил я.

– Гиль решил устроить прощальную пьянку. Собрались все, вся гоп-компания, все «полковники», «генерал»…

– И Блажевич был?

– Конечно! Как же можно без Блажевича!

– И как все прошло?

– Как все прошло? Я им выдал все, что они заслуживают! Я высказал им все, что о них думаю. О каждом! Пусть помнят!

– А они что?

– Молчали. Богданов только сунулся было что-то отвечать, даже вскочил со стула, начал за пистолет хвататься, да Блажевич его дернул за фалды, усадил на стул и сказал: «Заткнись!»

– Ну, и как все кончилось?

– А как кончилось? Я выговорился, обозвал их всех сволочами и палачами, сказал им, что по ним веревка плачет, и ушел. Вот прямо только что оттуда. Они еще там остались все. Сейчас, небось, беснуются, рады были бы живьем съесть, да уж поздно!

Я был трезв, и мне совершенно понятна была величина той опасности, которая так внезапно нависла над нами от несдержанности Сергея Петровича.

– Да ведь еще не поздно, Сергей Петрович…

– Что не поздно?

– Да съесть-то нас живьем еще не поздно, ночь-то вся еще впереди…

– Ну, на это они не пойдут! Не посмеют!

– Сергей Петрович! Трезвые, может быть, и не пошли бы, да ведь пьяные они все, не так ли?

– Да, все пьяные.

– Ну вот видите. Вот уж когда секира-то над нами нависла, так нависла. Действительно.

– Я вам говорю, они не посмеют! Наши головы перед немцами застрахованы!

– Сергей Петро-ович! Какой нам смысл завтра будет в этой «страховке», когда сегодня ночью нам головы снимут! Нам нельзя оставаться ночевать здесь. Уйдемте отсюда на ночь!

– Если вы трусите, то уходите, куда хотите, а я никуда отсюда не уйду!

Он был пьян. И от вина, и от возбуждения последних дней он потерял способность здраво мыслить и в раздражении не остановился даже, чтобы бросить мне такое оскорбление. Но я не стал на него обижаться, понимая все, и бросить его одного здесь тоже не мог.

– Я хочу спать. Завтра надо рано вставать, – сказал он и ушел в свою комнату.

Я подумал немного, что делать, и решил. Наверху, на чердаке, есть комната. Окном она выходит на улицу. Вход в нее с площадки, которая наверху лестницы. Из комнаты есть еще выход на чердак. Там есть слуховое окно, которое выходит на огород, прямо над грядами. Окно обычное, открывается. В нижней же моей комнате я как в мышеловке. Окна еще с двойными рамами, дверь только одна – в столовую. Никакого отступления нет в случае чего. Пойду-ка я сегодня ночевать наверх. Там есть застеленная постель. Сказал своему ординарцу:

– Если Сергей Петрович меня спросит, скажи, что я наверху.

И ушел. И лег спать не раздеваясь, даже не сняв ремень с пистолетом и в пилотке. Сначала никак не мог заснуть, завинтился, но потом стал забываться. И вдруг как током меня подбросило. Голоса внизу! И топот сапог! Слышно, кого-то проволокли, бормотание какое-то, выходная дверь хлопнула.

Бросаюсь к окну. Вижу, как уводят от дома человека с заломленными назад руками, разобрать нельзя, темно, но не сомневаюсь, что это увели Сергея Петровича! Кидаюсь на площадку к лестнице, прислушиваюсь.

– Самутин где? В комнате его нет. – Голос одного заплечных дел мастера, блажевичского помощника.

– Нету его дома. – Слышу, это Кулиш, мой ординарец, отвечает.

– А где он? – опять тот же голос спрашивает.

– У бабы ночует.

– А кто его баба?

– Не знаю…

Ай да Кулиш, ай да молодец! Нашелся что сказать, спас жизнь своему начальнику! И не было ни у меня, ни у Сергея Петровича никаких баб, жили мы постниками, а как вот вышло у Кулиша все просто и естественно: «У бабы ночует!» Как не поверить, молодой мужик – конечно, у бабы ночует.

Но мне нельзя ждать, когда они полезут сюда наверх, ведь лестница-то прямо из передней сюда идет, нельзя не заметить. Обязательно придут, слышу, как там внизу по всему дому шарят. Кидаюсь назад, в комнату, оттуда на чердак, к слуховому окну, открываю его, прислушиваюсь, вглядываюсь в темноту. Здесь, сзади дома все спокойно, никого нет. Тяжело прыгаю на мягкую землю. Ноги чуть не вывихиваю в коленях. Внутренности, кажется, все оторвались. Быстро вскакиваю, бегу через огород в дальний конец, перебираюсь на зады домов, там, задами прокрадываюсь к знакомому приятелю, лейтенанту, поднимаю его с постели, рассказываю, что случилось, вдвоем ждем утра, приезда офицеров из Глубокого. Эх, Сергей Петрович, Сергей Петрович! Что же ты наделал? Как не сдержался на этой последней вечеринке у Гиля? Почему меня не послушался вчера вечером? Вот к чему приводит полная безрассудность и неумная фанаберия! А можно ли его осуждать, зная, что сейчас он принимает наверняка мученическую смерть? Да и сам-то я спасся ли еще? А вдруг завтра не приедут эти новые «хозяева»? Меня бросятся искать. Если найдут – а это очень вероятно, – обвинят, что собрался переходить в партизаны, и тут же расстреляют, да еще и перед строем, чтобы сразу двух зайцев ухватить: в назидание и устрашение тем, кто и на самом деле подумывает переходить, и чтобы свои концы все в воду упрятать еще до приезда тех, глубоковских.

Так сидел я в запертой комнате у приятеля лейтенанта и ждал утра третьего мая 1943 года.

Часов в 11 прибегает мой дружок – отправил я его на разведку.

– Приехали! – говорит. – Спрашивают Точилова и вас, идите к ним. Машины стоят на площади у церкви, а они в доме у батюшки.

Идти недалеко было. По дороге меня не схватили, не знали, видно, толком, что со мной. Я вошел в дом к священнику, подошел к приехавшим, попросил разрешения обратиться к генерал-лейтенанту Иванову, доложил о себе, о полной готовности батальона к передаче и рассказал о случившемся ночью.

Генерал Иванов приказал мне не отходить от их группы ни на шаг. Капитану Ламздорфу и поручику Ресслеру приказал:

– Стойте все время по обе стороны старшего лейтенанта. Нельзя дать им украсть его.

Прибыли Гиль, его начальник штаба Орлов и другие. Ни Блажевича, ни Богданова не было.

Родионов доложил о ночном ЧП – партизаны похитили майора Точилова прямо из его дома, его помощник – старший лейтенант Самутин, по слухам, спасся, да вот и он сам.

Иванов ответил ему:

– Какие партизаны похитили майора Точилова, мы, полковник, знаем. А сейчас потрудитесь построить передаваемый батальон, мы прибыли с машинами. Немедленно грузиться, и мы отправляемся.

Гиль был явно расстроен историей с Точиловым, который был на хорошем счету в фербиндунгсштабе, и он определенно страшился немецкого расследования. Было видно, как изменяли ему его обычные решительность и выдержка.

Иванов и его спутники отказались от приглашения отобедать в штабе Бригады, и вскоре вся колонна машин двинулась по направлению к Глубокому.