катастрофы. Офицеры все погибли, кроме капитана Лефаржа, в голове которого должен был сохраниться точный план местонахождения судна. Лестрэндж отправился к нему в больницу. Буйное помешательство миновало. Капитан мирно играл мячиком из цветной шерсти.

Оставался журнал «Араго»: в нем, несомненно, были обозначены широта и долгота подобранных лодок.

Но «Араго» все не прибывал в Папеэте. Лестрэндж просматривал списки запоздалых судов день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем; напрасно, ибо «Араго» так и не явился на место назначения. Нельзя даже утверждать, что он погиб; он просто был одним из тех кораблей, которые никогда не возвращаются из плавания.

Глава II. Тайна лазури

Потерять любимого ребенка – величайшее несчастье, которое только может постигнуть человека. Я не говорю о смерти. Ребенок выбежал на улицу или был временно оставлен нянькой, – и вдруг он исчезает. Поначалу это не осознается. Сердце на миг сжимается, но тотчас рассудок напоминает, что ребенок не может потеряться в городе, что его привезут соседи или полиция. Он может возвратиться каждую минуту. Но ни полиция, ни соседи ничего не знают, проходят часы, а его все нет; день переходит в вечер, и вечер в ночь, и вот занимается заря, и раздаются будничные звуки нового дня.

Вы не можете сидеть на месте от беспокойства; бежите из дома, для того лишь, чтобы тотчас возвратиться, – нет ли вестей? Вы всё прислушиваетесь, и всякий звук вас волнует; стук колес на улице, шаги прохожих полны невыразимой грусти, а звуки музыки и веселья кажутся чудовищными, как хохот в аду.

Если бы кто-либо принес вам мёртвое тело ребенка, вы плакали бы, но благословили бы его, потому что именно неопределенность убивает.

Вы сходите с ума, или – продолжаете жить. Года идут, вы уже старик. Вы говорите себе: «Сегодня ему было бы двадцать лет».

Лестрэндж был богатым человеком, и у него оставалась одна надежда, что детей подобрал встречный корабль. Дело шло о детях, заблудившихся не и городе, а в широком Тихом океане, где корабли ходят из всех портов во все порты, и для того, чтобы оповестить о пропаже, требовалось покрыть объявлениями весь мир. В награду за известия о потерянных было назначено десять тысяч долларов, за возвращение их – двадцать; и объявления о том появились но всех газетах, какие только могут попасться на глаза морякам, от «Ливерпульской почты» до «Мёртвой птицы».

Но годы шли, не принося ответа на объявления. Однажды пришло известие о двух детях, спасенных поблизости от островов Гилберта, но это оказались другие дети. Случай одновременно удручил и ободрил его, как бы нашептывая: «Если эти дети спаслись, то почему бы не спастись тем, которых ищешь ты?»

Страннее всего было то, что в глубине души он чувствовал, что они живы. Рассудок рисовал их смерть на двадцать разных ладов; но оттуда-то, с великого синего океана, доносился шёпот, говоривший, что они живы, и там ожидают его.

Он был одного темперамента с Эммелиной, – такой же мечтатель, с душой, настроенной для восприятия тонких лучей, идущих от духа к духу, и даже исходящих от неодушевлённых предметов. Человек с более грубой натурой, быть может, столь же остро чувствовал горе, но скорее отчаялся бы в поисках. Он же упорствовал, и в конце пятого года не только не отказался от них, но нанял шхуну и колесил полтора года по океану, посещая малоизвестные островки. Раз даже, сам того не зная, он побывал на острове, отстоящем всего за триста миль от крошечного острова этой истории.

Если вы хотите оценить всю безнадёжность подобных розысков, не смотрите на карту Тихого океана, но отправляйтесь туда сами. Сотни и сотни тысяч квадратных лиг воды, тысячи островов, рифов, атоллов…

Еще несколько лет назад существовало множество маленьких островов, совершенно неизвестных; даже сейчас есть такие, хотя карты Тихого океана являются величайшим триумфом гидрографии; и хотя остров, о котором идет речь, был на картах Адмиралтейства, какая польза от этого факта Лестрейнджу?

Он продолжал бы искать и дальше, но побоялся за свой рассудок. За эти полтора года Тихий океан открыл ему свою громадность, свою таинственность и неприкосновенность. За каждой открытий завесой оказывалась другая. Он мог двигаться только в одну сторону, но для того, чтобы обыскать водную пустыню с успехом, надо было бы двигаться но всем направлениям сразу.

Нередко он перегибался через перила и смотрел в воду, словно вопрошая ее. Потом закат начал гнетом ложиться ему на сердце, а звезды говорить с ним на новом языке, и он понял, что пора ему возвратиться, если он хочет возвратиться с нетронутым рассудком.

Вернувшись в Сан-Франциско, он отправился к своему агенту Уоннамейкеру в Кирни-стрит, но известий никаких не было.

Глава III. Капитан Фонтейн

Лестрэндж занимал целую квартиру в Палас-отеле и вел обычную жизнь человека богатого, но чуждого светским удовольствиям. Держал он себя вполне рассудительно, и с первого взгляда никто бы не признал в нем чудака. Но случалось ему иногда, во время разговора, внезапно умолкать и впадать в странную рассеянность: нередко, идя по улице, он разговаривал сам с собой, а однажды, на званом обеде, неожиданно встал из-за стола и ушел домой. Подобных мелочей вполне достаточно, чтобы прослыть рехнувшимся.

В один прекрасный день, – а если быть точным, это было второго мая, ровно восемь лет и пять месяцев после гибели «Нортумберлэнда» – в кабинете Лестрэнджа зазвонил телефон, стоявший в углу комнаты. Он подошел к аппарату.

– Кто говорит? Лестрэндж? – послышался резкий американский голос. – Говорит Уоннамейкер. Приходите ко мне – у меня для вас новости.

Лестрэндж на мгновение задержал трубку в руке, потом положил ее обратно, подошел к стулу и сел, уронив голову на руки. Погодя немного, он опять подошел к аппарату, но не решился взять трубку из страха разрушить новорожденную надежду.

«Новости!» Какой мир возможностей в этом слове!

На Кирни-стрит он постоял перед дверью офиса Уоннамейкера, собираясь с силами и наблюдая за проплывающей мимо толпой, затем вошел и поднялся по лестнице. Он толкнул вращающуюся дверь и вошел в большую комнату. Звон и грохот дюжины пишущих машинок заполнили помещение, служащие бегали взад и вперед с кипами бумаг. Из-за одного из столов поднялся сам Уоннамейкер и проводил пришедшего в свой личный кабинет.

– Ну, что? – спросил Лестрэндж.

– Всего лишь вот это, – сказал тот, взяв в руку листок бумаги с адресом. – Саймон Дж. Фонтейн, проживающий на Рэтрей-стрит, 45, пишет, что прочел ваше объявление в старой газете, и полагает, что