углубляет поцелуй, зарываясь ладонями в моих волосах, и я не могу оторваться от него. Тону в этом ощущении его близости. Чувствую его каждой клеточкой кожи. Загораюсь. Пылаю. Сгораю.

— Кхм. Кхм. Мистер Стоун, — раздается где-то над нами голос. — Прошу прощения, что я не вовремя, но вы оставили это.

Мы отрываемся друг от друга и устремляем свои взгляды на взрослого мужчину, который протягивает Остину что-то. Не могу разглядеть что именно, учитывая, что солнце полностью загораживает мне вид, смутно показывая лишь силуэты.

— Благодарю, сэр, — произносит Стоун, поднимаясь с травы, чтобы взять протянутую вещь, а затем подает руку мне и улыбается: — Вставай, Мышонок. Ты так вскружила мне голову, что я позабыл о том, что тебе были вручены еще не все подарки.

Вскидываю бровь от изумления. Я не привыкла к такому вниманию, большому количеству подарков. Я имею в виду себя настоящую, забудем ту Лив из Темплманского, которая гналась за тем, что диктовало ей общество. Подарите настоящей мне книгу. И поверьте, вы осчастливите меня. Вы подарите мне не просто книгу, вы откроете мне целый новый мир, в который я с превеликим удовольствием погружусь с головой. Можете дарить мне книги на все праздники, которые только ждут меня впереди. Про книгу никогда нельзя сказать, что она лишняя. Это просто невозможно! Особенно хорошая книга. Такая, которую захочется перечитать до дыр. Метафорически, конечно. Я к книге отношусь, как к чему-то самому ценному в жизни, так что никогда не доведу ее до состояния дыр..

— Открой, — говорит Остин, прерывая поток моих мыслей, когда я беру из его рук подарок.

Аккуратно раскрываю подарочную упаковку, и мое сердце начинает скакать галопом, как тот белый конь, на котором еще час назад мы неслись по окрестностям.

— Как… ты… я..

Судорожно выдыхаю и набрасываюсь ему на шею. Он крепко обнимает меня и кружит в воздухе. И смеется. Так звонко, что его смех проносится по всему моему телу, вызывая приятную дрожь. На моих глазах выступают слезы счастья, когда он опускает меня на землю и улыбается:

— Твой отец просил меня найти первые издания одного из твоих любимых романов, так что это от родителей. Я лишь помог его отыскать. — Он стирает слезы, текущие по моим щекам, а затем касается моего подбородка. — Детка, ты второй день плачешь, прекращай. Я хочу, чтобы ты улыбалась.

— Я никогда не была так счастлива, Остин, — шепчу я, прижимая к себе одно из первых изданий своего самого любимого романа «Гордость и предубеждение», а затем прижимаюсь к своему парню, целуя так жадно, словно это в последний раз.

Несколько часов спустя мы заселяемся в небольшой отель-купол, открывшийся здесь всего всего год назад, который расположен среди высоких темно-зеленых сосен. На улице уже стемнело, и сейчас мы лежим в большой круглой кровати, находящейся в самом центре небольшой комнаты, освещенной лишь невысоким светильником в форме сферы, стоящим неподалеку. Вокруг так тихо, что я слышу, как размеренно бьется сердце Остина под моей ладонью, пока я лежу на его груди, и мы смотрим сквозь прозрачный купол на звездное небо над нами. Надо же, за все эти дни в Англии я ни разу не видела на небе столько звезд.

— Это так завораживает, что невозможно отвести взгляд.

— Согласен, — шепчет Остин.

— Ты ведь даже не смотришь! — восклицаю я, повернувшись к нему и увидев, что взгляд его небесных глаз направлен на меня.

— А у меня есть зрелище поинтереснее.

Он нависает надо мной и мягко целует, а затем хочет отстраниться, чтобы лечь обратно, но я не позволяю, сцепив ноги на его пояснице. Остин усмехается и снова льнет к моим губам. С каждой минутой его поцелуй становится все более глубоким, дыхание учащается, а хватка на моем бедре крепчает. Мы оба теряем контроль, сводим друг друга с ума, наши руки путаются друг у друга в волосах, пока тела пылают огнем. Не в силах больше контролировать свое желание, я провожу ногтями по прессу Остина и чувствую, как его мышцы напрягаются от моих прикосновений. Когда моя рука опускается ниже, Стоун прерывает поцелуй. Он смотрит на меня своими потемневшими от желания глазами, пока его веки дрожат, а вены на шее напрягаются.

— Лив, — хрипло стонет он. — Детка, не надо.

Его горячее дыхание только подталкивает меня продолжать. Мне хочется, чтобы он смог потерять голову, улететь в пропасть, как это делаю я, когда он рядом. Поэтому я просто шепчу:

— Хватит строить из себя джентльмена. Позволь мне.

Вижу, как учащается его пульс на шее, слышу, как сердце бешено громыхает в груди в унисон с моим, и тянусь к его губам. Остин отвечает на мой поцелуй. Сначала мягко, а затем все более отчаянно, прекращая сдерживаться. Он целует меня жадно, забирая все, что я ему даю, пока его рука смещается с моего бедра левее и касается того, чего никто и никогда не касался. Мои чувства обострены. Каждое его прикосновение обжигает кожу. Говорю что-то бессвязное, стону, умоляю, сама не знаю о чем. И, когда, наконец, вижу перед глазами цветное полярное сияние, то улетаю куда-то в космос, за линию Кармана87, и пропадаю там одновременно с Остином, выдыхающим мое имя.

Глава 27

Остин.

Выходные с Лив были невероятными. Никогда прежде я не был так счастлив. Мое сердце буквально сейчас лопнет, настолько оно переполнено любовью к ней. Будь моя воля, я бы украл ее до конца своих дней, но отстойная взрослая жизнь зовет обратно. Оставив воспоминания об этом потрясающем уикенде, я врываюсь в суровые учебные будни.

На этой неделе у «Красных дьяволов» две игры из-за переноса матча против «Лондонских амфибий» в начале сезона. Как вообще можно было назвать футбольный клуб в честь земноводных? Я понимаю ягуары, тигры, дьяволы — звучит устрашающе. Но амфибии? Хотя, конечно, кто-то наверняка боится лягушек. Но думаю, это скорее связано с неприязнью, нежели страхом. Или есть какая-нибудь фобия лягушек? Надо погуглить на досуге.

Так что сегодня вечером меня ждет изнурительная полуторачасовая тренировка перед завтрашней игрой, и возможно она затянется на подольше, потому что тренер хотел обсудить перестановки в команде из-за вечного отсутствия Джейка.

Когда я подхожу к зданию университета, то удивленно вскидываю брови, увидев своего отца. Он стоит под козырьком у главного входа. На нем, как всегда, серый костюм с белой рубашкой и темно-серое пальто. Если бы нужно было охарактеризовать моего отца одной фразой, это было бы «пятьдесят оттенков серого».

Господи, и