– Позже.

– Пишу с четырнадцати. Болела чем?

– Болела.

– Та-а-к…

Королева отложила ручку и внимательно на меня посмотрела:

– Что с ребеночком сделала?

Я взглянула на ее лицо, но оно стало немножко размываться, да и весь кабинет как-то стал чуть-чуть покачиваться. Так обычно бывает, когда лишку выпьешь.

– Ничего не сде-ла-ла.

Язык вдруг начал заплетаться.

– Маргарита Генриховна, ей плохо! – раздалось сбоку. Меня поправили на стуле и велели нюхать вату, которая ничем не пахла.

Прошло какое-то время, мне посвежело.

– Залезайте на кресло, сейчас почистим, – скомандовала Королева.

– Как почистим? Без наркоза? – попятилась я.

– Конечно, без наркоза. Где я тебе так поздно анестезиолога возьму? – Королева любовно осмотрела инструменты пыток.

– Я не буду без наркоза. Я завтра утром пойду платно делать тогда. А может, у вас платно наркоз есть?

– Богатая нашлась! Нет у нас наркоза! Нет! Как же раньше женщины аборты делали? Притом женщины – не чета тебе, – замужние и порядочные. А ты шлялась-шлялась, нагуляла в подол, нажралась яда какого-то, пришла в больницу и права качаешь! Полезай, дура, у тебя заражение крови начинается!

– Сама ты дура, – вдруг очнулась я. – Что ты обо мне знаешь? Кто ты такая, чтобы судить? Я ради ребенка курить бросила, капли в нос от насморка не капала… У меня свадьба должна быть! Какая ты врач!.. И не боюсь я тебя, можешь издеваться надо мной как хочешь, только под наркозом. И заражения крови не боюсь. Я сама, может быть, помереть хочу… – Я еще много хотела сказать, но не выдержала, и разрыдалась.

Молоденькая бегала, махая передо мной ваткой.

– На всю больницу орет, – устало вздохнула Королева. – Зоя, поищи на первом этаже анестезиолога. Скажи, Рита просит.

Через десять минут в хирургический кабинет зашел жизнерадостный мужчина. Увидев меня, весело просюсюкал:

– Да кто же у нас плачет? – и, обращаясь к Королеве, вопросил: – И кто же довел до такого состояния бедную девочку?

– Она хочет наркоз, – махнула в мою сторону Королева.

– Сделаем. Укладывайтесь на кресло.

Они вдвоем помогли мне забраться.

– Нет, ну это невозможно! – горячо воскликнул анестезиолог. – У бедного ребенка абсолютно не дышит нос!

– У меня насморк, – объяснила я ему.

– Дайте ребенку нафтизин, – скомандовал мужчина.

Мне дали, и я закапала себе в нос.

– Мои родители не знают, что я в больнице. Сообщите им, пожалуйста. Мой телефон…

– Маргарита Генриховна обязательно сообщит, не волнуйтесь! Протяните мне ручку, пожалуйста!

Я протянула. Анестезиолог стянул ее жгутом и воткнул в вену иглу.

– А теперь, дорогая моя, считайте!

– Один, два, три, четыре…

Я попала в какой-то лабиринт. Проваливалась в какие-то дырки, скатывалась по каким-то горкам. Всюду было замкнутое пространство. Небо… Я так хочу увидеть кусочек неба и солнце… Но лабиринт нескончаемый, он растягивается и сжимается, становится то светлее, то темнее, и, чтобы выбраться из него, я должна сказать нужное слово… Забыла. Забыла нужное слово. А! Вот оно! «Отче… Отче наш…» Язык не слушался, его будто вообще не было. Я попыталась сказать мысленно, и у меня получилось. «Отче наш… Иже еси на небесех. Да святится имя Твое. Да приидет Царствие Твое. Да будет воля Твоя яко на небеси, и на земли…» Дальше не могу вспомнить… Лабиринт, ставший почти небесного цвета, начал темнеть, засасывая меня куда-то против воли… Вспомнила! «Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, – ибо Твое есть и Царство…» Лабиринт стал очень просторным… «И Сила…» Я смогла сама управлять движением. «И Слава…» Я увидела выход. «И ныне, и присно, и во веки веков!» – прокричала я. «Аминь…»

Проснулась я ранним утром в палате. На животе лежала грелка со льдом. Огляделась. Моя кровать стояла у стенки; кроме меня в палате было еще восемь человек. Все спали. Я отвернулась лицом к стенке и уставилась на потрескавшуюся грязную стену. «Наверное, у меня был мальчик. Говорят, когда сильно тошнит, то мальчик. Впрочем, когда на яблоки тянет, то наверняка девочка… Теперь никого. Наверное, не стоило так резко курить бросать… Да и кушать надо было. Недоглядела… А может, Бог увидел, что я недостойна быть матерью, и взял душу обратно. Какая из меня мать? Непутевая…» Я потихоньку заплакала. Даже не от того, что ребенка потеряла, и не от того, что болело все тело и нарушились все планы, а просто так, от бессилия.

– Не плачь, что ты! – надо мной склонилась кудрявая девчоночья головка. – У меня на пятом месяце ребенок умер, так роды вызывали. Столько страху натерпелась! А у Светланки третий раз беременность прерывается. Ее ночью выскабливали, сказали, что двойня была. Вот она уж убивалась! А у тебя все хорошо будет.

– Тебя как зовут? – повернулась я к девчушке.

– Настя.

– Спасибо, Настя. У тебя тоже все хорошо будет. Ты красивая и добрая.

Настя улыбнулась мне и заплакала.

– И каким подонком надо быть, чтоб бросить Настенку! – гневно процедила с дальней постели молодая женщина.

– Меня зовут Лида, – представилась она. Вслед за ней начали называть свои имена другие «больные». Из них только две женщины оказались старше тридцати лет.

В десять позвали всех на завтрак. Я попыталась встать, и тут же ощутила тянущую нестерпимую боль по всему низу живота. Передвигать ноги можно было только очень осторожно. Я предпочла остаться в кровати, несмотря на то, что жутко хотелось есть.

Пришел незнакомый врач. Осмотрел меня, подавил живот:

– У вас, девушка, сильное воспаление. Нужны антибиотики. Больница бедная, своих лекарств у нас нет. Так что запишите, пожалуйста, перечень того, что вам должны принести…

– Только подешевле, пожалуйста…

Настя позвонила моим родителям. Оказывается, Маргарита Генриховна не обманула и сообщила им, где меня искать. Настин звонок пришелся кстати, так как в тот момент мама собиралась меня навестить. Часа через полтора она пришла с лекарствами. Мне тут же вкололи дозу, и я выползла на кушетку в коридоре посидеть рядом с матерью.

Помолчали.

– Как ты, Надь? – мама первой нарушила молчание.

– Так себе. Плохо.

Мама заплакала. Я кусала губы, чтобы не разреветься.

– Мам. Я тут немножко не в себе была и всякой фигни наговорила врачихе. Что с детства жила половой жизнью, что болела всякой дрянью… Это все неправда. Мне дурно стало, я чуть сознание не потеряла. Не могла даже вспомнить, сколько лет и как зовут. Так что, если тебе что скажут, – не пугайся… и не верь.

– Надь… Ты после больницы, что бы ни было, живи у нас. Ладно? – мама