Военный полицейский спросил у Корнилова документы, и Корнилов, молча, держась рукою за щеку, показал свое жандармское удостоверение. Полицейский, сжалившись над сослуживцем, у которого так болят зубы, а он все же должен ехать, провел Корнилова к поездному жандарму, который устроил больного коллегу в своем купе, не надоедая ему лишними расспросами.

Когда поезд проходил через станцию Карансебеш, на вокзале происходила какая-то суматоха: это было как раз после установления в местной комендатуре личности Францишика Мрняка. В самом поезде производилась поверка документов у всех пассажиров. Не производилась поверка только в купе поездного жандарма, в котором ехал Корнилов, и он благополучно миновал Карансебеш.

По приходе поезда на станцию Оршова, при выходе Корнилова из вагона, патруль военной полиции снова потребовал у Корнилова предъявления документа. Так как документ Корнилова был не специально заготовленный, а подлинный – бывший когда-то в употреблении, то он был уже заверен комендатурой Оршовы. Поэтому от Корнилова не потребовали явки в местную комендатуру для подтверждения документа, как это случилось под Карансебешем с Францишиком Мрняком. Специальная цель командировки – поимка генерала Корнилова казалась вполне естественной после накануне только ставшей известной в Оршове поимки Мрняка.

Таким образом, даже своим несчастьем Мрняк, сам того не зная, продолжал выручать Корнилова.

Но оставаться долго на пограничной станции, не будучи обнаруженным, было бы невозможно. Корнилов купил на последние деньги немного продуктов и углубился в лес. Он очень скоро мог бы достигнуть границы, но у него не было ни карты, ни компаса, которые остались у Мрняка, и он не имел возможности ориентироваться. Поэтому вместо того чтобы продвигаться к границе, Корнилов все время двигался вдоль нее. Началось бесконечное блуждание у самой долгожданной цели.

Припасы у Корнилова вышли; даже ягоды и грибы попадались нечасто. Корнилов совсем обессилел. Одежда и обувь его изорвались. Израненные ноги оставляли на дороге кровавый след. Несколько раз от голода, слабости и истощения Корнилов падал в обморок. Он потерял счет времени и не смог бы ответить на вопрос, сколько дней он так идет: неделю, восемь, девять дней?…

И вот однажды в полусне-полуобмороке Корнилову кажется, что около него стоит дочь в белом платье, с распущенными волосами и говорит: папа, папа, вставай, упадешь. Полупроснувшийся, подымается Корнилов и смутно различает в вечерних сумерках раннего лесного вечера, что он на самом деле чуть не скатился в пропасть, на краю которой уснул. В ушах у него стучит от слабости, и он не может понять, кажется ему только или он на самом деле слышит лай собак где-то невдалеке… Только что пригрезившаяся напоминает ему о письме, посланном семье из Лека: «Прощайте, мои дорогие. Не вините, если я оставляю вас сиротами»… Да, этот момент настал: скоро его семья осиротеет, – мелькает у него в голове. Он не в состоянии дальше переносить все, что перенес за эти дни. Он вынимает из бумажки пилюли с морфием и стрихнином, приготовленные в Кёсеге Мрняком перед началом их побега и, собирая последние силы, двигается туда, откуда доносится лай собак. У него одно решение: если там враги, если там опасность быть задержанным – принять яд, но все-таки туда – на этот собачий лай надо идти: оставаться дальше одному не под силу…

Но навстречу Корнилову только бросились несколько овчарок, да поднялся старик – пастух. Невдалеке лежало овечье стадо.

Вид Корнилова, оборванного и окровавленного был слишком ужасен, чтобы можно было придумать для него какое-нибудь правдоподобное объяснение, кроме того, которое было правдой, и Корнилов сказал старику, что он русский и бежал из плена. Он не назвал лишь своего имени, так как, зная, что за поимку его будет обещана премия, опасался предательства и выдал себя за рядового солдата.

Старик отнесся с некоторым недоверием к этим словам и возразил Корнилову, что годы его не те, чтобы он мог быть рядовым солдатом, да и по манере себя держать не похож. Корнилов стал объяснять, что он бывший сельский учитель, а на военную службу пошел по своей воле, но старик перебил его: «Не хочешь говорить, кто ты – не говори; мне-то это все равно. Вижу только, что помочь тебе нужно, а помочь нетрудно: граница тут совсем близко». Старик сказал все это, путая русские слова с румынскими; он и был, кажется, наполовину карпаторуссом[70], прожившим всю жизнь в местности с румынским населением. Он был православным, и звали его, кажется, Алекса.

Встреча с ним Корнилова была причиной тех слухов и легенд, которые сейчас еще можно услышать в Подкарпатской Руси, будто Корнилов бежал из плена через Подкарпатскую Русь и скрывался там некоторое время по избам. Возникающая на наших глазах легенда передает мелкие подробности пребывания Корнилова в Подкарпатской Руси и нашла уже отражение в местной периодической печати, но в действительности в Подкарпатской Руси Корнилов никогда не был и вблизи Оршова, где встретился со стариком-пастухом, население, кажется, по преимуществу румынское. Пастух предложил Корнилову кукурузные лепешки и овечий сыр, и когда тот насытился, уложил его в своем шалаше.

Утром он разбудил и снова накормил Корнилова, который после всего пережитого, чувствовал такой упадок сил, усталость и депрессию, что тотчас же снова заснул и проспал весь день. Около полуночи старик снова разбудил Корнилова и сказал, что он поможет Корнилову перейти границу, но что Корнилов должен для этого быть осторожным и во всем слушать его, так как возле границы, кроме постов часовых, курсируют патрули военной полиции с собаками-ищейками. Исполняя свое обещание, старик провел Корнилова к поросшему кустарником берегу реки, которой они достигли, пробираясь ползком. Здесь, прячась с Корниловым в лозняке, старик указал ему место, где два австрийских часовых сходятся на общей границе своих участков. «Когда они разойдутся, чтобы идти каждый к другому краю своего участка, ты ползи к реке. Когда переплывешь ее – будешь в Румынии», – сказал старик Корнилову и предупредил его, что Дунай в этом месте довольно широк и имеет быстрое течение, так что, если Корнилов плохо плавает или сомневается в своих силах, то ему лучше не рисковать. Но Корнилов, хотя и не особенно хорошо умевший плавать, ответил, что он положится на волю Божью. Тогда старик обнял, поцеловал и благословил Корнилова и оставил его одного. Он так быстро скрылся в кустарниках, что Корнилов после сознавался, что чувствовал что-то вроде суеверного страха, думая, был ли старик обыкновенным человеком или святым угодником, ниспосланным Богом ему на помощь. Воспоминания о грубовато-добродушной, стариковской манере себя держать своего нежданного помощника и о предложенных им лепешках и овечьем сыре помогли Корнилову успокоиться, и он стал наблюдать за берегом.

Часовые встретились и стали расходиться. Корнилов пополз к берегу. Ему казалось, что время остановилось, и он ползет целые часы. Он вскочил на ноги и бегом бросился к реке. Часовые открыли по нему огонь. Одежда мешала плыть. Наконец, он почувствовал под ногами землю. Он был уже на румынской стороне Дуная, но, забывая, что он уже на свободе, Корнилов поднялся и бежал до тех пор, пока не потерял сознание. Этот-то случай и дал повод австрийским газетам к сообщениям, что Корнилов утонул при попытке переплыть Дунай.