посол явился завтра, т.е. 19-го, пред глазами царя для прощания. Ну как это странно звучало для нас, когда еще не был получен ответ. Однако это должно было произойти, и мы слышали теперь, что почти готовы все ответные грамоты Генеральным Штатам со старыми надписями.

Сегодня на Илью Даниловича было наложено сделать 800 земных поклонов во дворце[213].

19 марта.

В упомянутый день, в 10 часов, приставы пришли к послу, чтобы проводить его к царю для прощания. С ними была карета для посла с шестью дымчато-белыми лошадьми и обычные белые лошади для свиты. Приставы тут же присоединились к послу и усадили его в карете с правой стороны, чему посол был удивлен, так как по своему рангу старший пристав никогда не хотел ехать с ним и всегда сажал его в санях в середине. У них высшая почетная сторона — это первая с правой стороны. Стрельцы стояли в большем числе, чем прежде.

Когда посол пришел наверх, думая, что идет к царю, как думали и сами приставы, то оказалось, что его подвели к комнате совещания, где уже собрались дьяки. Перед первым залом по обычаю произнесли титулы Его Царского Величества для приема посла Голландско-Нидерландских Штатов. Затем подошел один дьяк, который проводил посла в комнату совещания. Там он снова произнес титул и сказал, что Его Царское Величество велел этим дьякам (он перечислил их имена и титулы) вести переговоры. После рукопожатия все сели: посол с одной стороны стола, три дьяка в высоком конце, Алмаз против посла, писцы и толмачи стали вокруг.

В переднем зале, где находились дворяне, сейчас было полно дьяков [секретарей приказа] и гостей в великолепных казенных одеждах и в высоких шапках. Они сидели и болтали, как у нас крестьяне в трактире; жесты такие же: один сидит на скамье, другой на ней лежит, а третий подбрасывает свою шапку. Друг друга называют блядиным сыном или сукиными детьми, наваливаются один на другого, сидя просто рядом на скамьях; их было около 40 человек. И беседы их не лучше: у меня спросили, когда начнется морской бой между нами и англичанами, граничит ли наша страна с Англией, воевали ли мы с ними на суше и т.д., и другие дурацкие вопросы.

Между тем на совещании с послом дьяк произнес титул посла и сказал, чтобы он теперь с царем прощался, что ответная грамота готова, но с обычным титулом, за исключением одного слова. Если раньше писали "От светлейшего...", так царь пишет и своим князьям и рабам, и это словечко "от" является знаком собственности, то теперь оно было опущено и написано: "Мы, светлейший... почетным регентам Голландии и Нидерландов"[214].

Посол, однако, отказался принять такую грамоту, дома это стоило бы ему головы, так как выходило за пределы полученной им инструкции. Посол сказал, что находится во власти царя, который может делать все, что хочет, но он считает странным отказ русских, потому что никто не делал из этого спорного вопроса, а что Штаты действительно "Высокие и Могущественные", он готов доказать тем, что лучше ему уехать без всякой грамоты. Они сказали: "Вы ищете немилости царя, и вы ее получите отказом. Никогда ничего подобного не случалось с нашим Великим Господином; знаете ли вы, где находитесь? И до сих пор, Ваше Превосходительство, никогда такого не требовали и даже против словечка "от" не возражали. Если приедете домой без грамоты, то это не будет вам к выгоде и не будет одобрено у нас. Может быть, царь и признает для ваших Штатов этот титул, когда его послы к нам приедут; ну какую же услугу вы нам оказываете? Разве мы не за деньги вывозили оружие из вашей страны? Разве мы прежде не дарили тысячи фунтов селитры вашим регентам?"[215]

Они хотели передать царю все здесь сказанное, на что потратили полчаса. Вернувшись, они сказали, что посол не увидит больше очи царя и может уехать без грамоты. Посол ответил, что, к сожалению, не может принудить царя и что он говорил только по поручению; он возражал против столь странного обращения с людьми, которые считаются друзьями царя; такое нигде в мире не слыхано, чтобы отправить посла, не дав ответа "ни да, ни нет". На это они обещали, что посол еще до отъезда получит письменный ответ. Посол прибавил, что ему лучше быть в немилости царя, чем в немилости Их Высокомогуществ. "Вот что, — сказали они, — хотя турки или римский император дают вашим Штатам эти титулы, наш царь сам себе господин, делает, что он хочет, и не применяется ни к кому, а вы, очевидно, хотите его принудить". Посол это отрицал, он только просил, а теперь все предоставляет воле царя; он знает, что царь самодержец, но здесь, а не у нас; мы, правда, называли царя, по его просьбе, великим князем Литвы, хотя он ею не владел.

Итак, мы должны были вернуться, и нам не была оказана честь взирать на ясные очи царя и получить пищу с его стола, который был уже готов. Посол сам открыл дверь и ушел, не попрощавшись. Русским он сказал еще, что у них, наверняка, давно не было посла, с которым бы так плохо обращались. Его Царское Величество хотел навязать его хозяевам бесчестие, на что не имеет власти.

Мы прошли через церковный подъезд, где стояла группа греческих священников с подарками для царя. Это были весьма искусные изделия красивой резной работы по дереву, одна очень древняя книга, много икон, святая земля и резная работа с изображением страданий Христа — Страсти Господни; все эти предметы связаны с богослужением.

Очевидно, царь был сильно разгневан на нас за то, что ему, как выше говорилось, отказали и не предложили нашего посредничества в мирных переговорах, о чем некоторые из наших купцов уговаривали царя — о желательности этого посредничества. Еще я думаю, что кое-кто из зависти рисует наши военные дела в мрачном свете, говоря русским, что англичане теперь съедят нас целиком без остатка. А шведский комиссар Адольф Эберс наговорил русским, будто ему неизвестно, что другие страны признали титул "Высокомогущественные" за Генеральными Штатами. Это он мне в пьяном виде сам рассказал.

Действительно, если бы дороги были сколько-нибудь годны, мы должны были бы через три дня уехать. Нас уверяли, что если бы мы не попали в немилость царя, то сегодня он нас угощал бы в своем дворце; послу угрожали, что о его поведении сообщат. Во