первым, кто отказывается от послания Его Царского Величества. На это посол ответил, что царь может делать что хочет, но что он отправит курьера без этой грамоты, которую пошлет обратно царю. Русский сказал, что она не будет принята.

Ничего нельзя было поделать, и посол решил и обещал сохранить эту грамоту с надлежащим почетом, после чего он немедленно в почетном конце комнаты положил подушку, накрыл ее шелковой тканью, а на нее поместил грамоту со всем уважением и почетом. Здесь требуют с особым уважением относиться к написанному от имени царя, и эту грамоту нельзя класть на непристойное место или носить ее за поясом. Кто в присутствии посла сделает ошибку при произнесении имени царя, того лишают головы, кто ошибется при написании его имени, того лишают руки. Никто не смеет сесть на письмо, где стоит титул царя. Поэтому русские и наши немцы всегда носят свои прошения на груди.

7 марта.

Я посетил митрополита из Газы[208], который прислан сюда иерусалимским патриархом, чтобы помочь решить церковные споры. Это старый почтенный человек. Он одет по греческому обычаю, носит очень длинную бороду, белую от старости. На груди у него висит маленькая коробочка, знак его ордена и духовного сана. Когда он выходит, перед ним несут его посох. Он пользуется у царя большим, уважением. Это человек большой учености, хорошо говорит по-латыни, а также на древнегреческом языке. Он сидел, окруженный старыми теологическими книгами, угостил меня вареньями, пирогами и водкой. Мы беседовали с ним об армянских, греческих и грузинских христианах. Он долгие годы жил в Риме у иезуитов, путешествовал по Германии и другим странам. Сперва он серьезно думал, что мы купцы, как мы и притворились. Но, когда выяснилась моя причастность к послу, я извинился за притворство: это ведь произошло из страха перед русскими. Тогда он нас еще любезнее пригласил навещать его, чем мы доказали бы ему нашу дружбу. Он проводил нас к выходу, сам, по их обычаю, идя впереди нас.

После полудня я поехал за город. Посмотрел двух огромных медведей из двух царских домов развлечений, принадлежащих один царевичу, а другой — царице. Это деревянные дворцы, весьма внушительные здания, большие и, несомненно, красивые. Охотничий и соколиный дома я тоже посмотрел, но только снаружи: иноземцам не разрешается войти внутрь.

9 марта.

Два дня спустя пристав пришел от имени царя и просил посла показать письма от других монархов мира, в которых те титуловали бы Их Высокомогущества упомянутым титулом. Но посол не смог их показать.

В тот же день наш шталмейстер был предательски смертельно ранен двумя ранами. Преступник был схвачен, по обычаям страны ему отрубили пальцы ног, заковали в цепи, и вскоре он будет отправлен как ссыльный в Сибирь.

10 марта.

Господин Корбет, еще в санях, отправился на родину; большинство из нашей свиты проводили его за ворота. В тот же день сюда привезли 300 саней с пленными татарами, на каждых санях сидели 4—5 человек. В эти же дни уехал также и польский посланник, и тогда многих из знати посадили в башню за то, что они при его отъезде не приоделись в лучшие одежды. Я также видел, как один крестьянин по неосторожности около лавки икон удовлетворил свою естественную потребность и был крепко избит кнутами; его заставили сунуть эту грязь за пазуху и целовать это место.

11 марта.

Приставы просили посла, если у него есть еще какие-то дела к Посольскому приказу, не откладывать их, а подавать.

Я снова посетил, теперь вместе с нашим пастором, митрополита из Газы. Он много рассказывал нам о положении его церкви. Сказал еще, что не знаком с нашей верой, так же как мы не знакомы с его верой, почему и пожелал, чтобы мы осведомили друг друга. У них исповедуют старое греческое, т.е. Восточное, учение о крещении и в церковных церемониях и в быту. Они предпочитают лучше умереть, чем даже в мелочах отступить или изменить что-либо в своем учении. Это из-за опасности турецкой веры, которая легко могла бы отвлечь их от своей собственной. Они не верят в чистилище, но молятся за умерших, так как считают, что в раю и в аду есть лучшие и худшие места. Иконы они почитают в память изображенных на них святых, мысли которых пробуждали души[209]. Они считают, что Святой Дух от Сына не исходит, они признают решения всех церковных Соборов[210]. Он показал незнакомые нам разные греческие книги; они написаны на греческом языке: как на древнем и среднем, так и на современном. Короче говоря, он открыл нам всю их религию. Русские, говорит он, имеют с ними одно богослужение, немного отличаются лишь внешние церемонии. Русские не считают армян христианами, однако армяне читают проповеди, здесь же никто этого не умеет[211]; эти [русские] крайне суеверны, те — нет. Русский рассчитывает на блаженство с помощью добрых дел, а армяне к тому еще — и веры. Русский простой человек думает, что иконы — это сам Бог, и поэтому он обязан оказывать им божественный почет, а он [митрополит] понимает это иначе, и т.д. Одним словом, греки понимают свою веру и по ней живут, хотя это та же вера, что и у русских.

13 марта.

Приставы неожиданно, без предупреждения, пришли к послу. Царь соизволил немедленно пригласить посла на совещание. Посол сильно удивился, так это было неожиданно, поспешно. Сказано — сделано. Подали лошадей и сани, и мы отправились наверх по старому обычаю, кроме того, что теперь стрельцы не стояли на пути, а только во дворе и то прибежали туда очень беспорядочно; они извинились, что не могли так быстро их собрать. После многих окольных разговоров и длительных споров они спросили, не имел ли посол поручения предложить посредничество между Польшей и царем, на что посол прямо ответил отрицательно. Это было бы, продолжали они, приятно царю и не только ему, но и полезно всей коммерции. Они думали, что нидерландский посол таким посредничеством мог бы дать царю доказательство друужбы. Это была только просьба, и так как посол не имел такого поручения, то скоро разошлись. Правда, это предложение было сделано чрезвычайно осторожно и вежливо.

14 марта.

Я верхом объехал вокруг всего города; притом что лошадь дала быстрым шагом, это заняло целых три часа; два раза переехали реку Москву, а Неглинную и Яузу один раз. Вал [Кремля] очень запущен, частокол из бревен упал. С одной стороны видны несколько неупорядоченных