После перерыва.

Формула: «Постановление Госсовета СССР. Направить Верховным Советам суверенных государств и Верховному Совету СССР разработанный проект Договора о Союзе Суверенных Государств. Просить Верховные Советы рассмотреть данный проект, имея в виду подготовить его подписание в текущем году».

М.С.: И добавить: «Опубликовать проект в печати».

Далее идут постранично по бумаге Ельцина (протокольное заявление). Замечания в основном принимаются». (Союз можно было сохранить. М., 1995, с. 257–259.)

«12 декабря. Моя встреча с М. С. Горбачевым состоялась, наверное, в самый тяжелый день его политической карьеры, в день ее крушения, в день, когда Верховный Совет России ратифицировал Беловежское Соглашение.

Получив документы, подписанные Ельциным и Бурбулисом в Беловежской пуще 8 декабря, я мучительно думал: что сделать, как удержать депутатов от рокового шага? И, как мне показалось, нашел выход: надо ратифицировать Соглашение о СНГ в части взаимных обязательств республик, но отложить — в части ликвидации Союза ССР! Сегодня я понимаю, насколько наивными были эти расчеты, но тогда я в них верил, они казались мне реальными.

С первой минуты заседания я встал у микрофона и попытался обратить на себя внимание. Напрасно: Хасбулатов меня не видел. Моя фамилия светилась на электронном табло, слово получали депутаты выше по списку, ниже по списку, но до меня очередь так и «не дошла». Хасбулатов сделал все, чтобы избежать каких бы то ни было «сюрпризов».

С заседания вышел измотанным, разбитым, с ощущением горечи во рту. Я был уверен, что совершена роковая непоправимая ошибка, которая обернется для страны, для людей, для всего мира неисчислимыми бедами.

Откуда-то прошел слух, что в союзном парламенте в 16 часов перед депутатами будет выступать Горбачев. Несмотря на усталость и опустошенность, решил поехать туда — посмотреть завершающий эпизод драмы. С трудом удалось раздобыть машину, и мы с депутатом Валерием Хайрюзовым отправились в Кремль.

На въезде у Боровицких ворот нас тормознули:

— Куда едете?

Я ответил, что на встречу Горбачева с депутатами. Дежурный снял трубку телефона, начал куда-то звонить. Разговор затянулся… Мы уже собирались идти пешком, когда он, наконец, положил трубку и махнул рукой:

— Проезжайте!

Дворец заседаний палат и Президиума Верховного Совета СССР в Кремле. Встречи с Горбачевым, как оказалось, не было, но состоялось собрание депутатов Верховного Совета СССР, на котором обсуждалось решение российского парламента. Мы застали самый конец, когда депутаты уже начали расходиться.

Два коротких разговора на ходу — с В. Ф. Яковлевым (который обсуждал с А. Алимжановым юридическую правомерность решения, принятого Россией) и Н. И. Рыжковым. После этого, я спустился вниз, в буфет. Буфет был полон. Удивительное дело, реакция на стресс оказалась у многих практически одинаковой: люди почувствовали желание залить пожар на душе хотя бы чашкой чая.

Увидев за одним из столов Е. КЛигачева, я не удержался — подсел к нему. Лигачев рассеянно поздоровался (мы незнакомы) и продолжил. Речь шла о сельском хозяйстве: Лигачев только что вернулся из-за границы и делился с депутатами впечатлениями, сравнивал. Затем заговорили о событиях текущего дня. На вопрос, чувствует ли он свою вину за то, что произошло сегодня, Лигачев твердо сказал: «Да!». В свое время мог вмешаться, мог поправить и воспрепятствовать, но не сделал этого. Хотя, добавил он, та вина в распаде Союза не самая главная…

Зашли в комнату охраны. Появление депутата с российским значком вызвало у дежурных нервную реакцию: «Ну что же вы делаете, что!?» Я понял: нервы — на пределе. Тем не менее, меня передали из рук в руки и вежливо проводили до крыльца президентской резиденции.

Предъявив удостоверение дежурному на входе, я поднялся на лифте на 3-й этаж, прошел по длинному коридору, затем по другому. В гардеробе разделся, оставив на вешалке свой кроличий треух и синюю спортивную куртку — такие неуместные рядом с пыжиковыми шапками и добротными драповыми пальто…

Свет везде приглушен, в коридорах — быстрые шаги, обрывки нервных разговоров, многие тащат какие-то коробки, свертки. Последний день Помпеи…

В приемной доложился секретарю. Тот раздраженно бросил: «Как так можно — позвонили и где-то ходите полтора часа!» Я не стал пускаться в объяснения. Присел, взял газету, постарался сосредоточиться, наметить план разговора. Бывая в присутствиях подобного рода, всегда опасаешься забыть сказать что-то важное или брякнуть лишнее, допустить неловкость, какой-нибудь плебейский жест. А сегодня, подумалось, надо бы удержаться от фальшивой патетики…

Минут через 10–15 дверь кабинета распахнулась. Вышли несколько человек, один подошел ко мне, протянул руку — Вениамин Ярин, земляк-тагильчанин. Раньше, будучи членом президентского Совета, он меня не очень-то привечал. Поздоровались. Через минуту пригласили меня.

Просторный президентский кабинет, выдержанный в коричнево-золотистых тонах. Рассеянный свет льется откуда-то сверху, с полукруглого потолка. На стене — небольшой, размером с футбольный мяч, герб Союза ССР. Глаз зацепил лежащую в стороне стопку «Независимой газеты» — любимой газеты президента. Видимо, на самом деле читает от корки до корки. Прямо по курсу — огромный, как лайнер, коричневый полированный стол и за столом — Горбачев.

Поздоровались. Горбачев не выглядел усталым, хотя провел (я узнал об этом потом) почти двухчасовую встречу с журналистами. И только вокруг глаз — остатки напряжения, что-то похожее на маску обиженного ребенка или человека, которого ударили по лицу — маска, которую не сумел преодолеть и сбросить даже такой большой политик и дипломат, как Горбачев.

После моей вступительной фразы, которую я придумал на ходу (надо же как-то объяснить цель визита), Горбачев взял беседу в свои руки. По-видимому, он из числа людей, которые легко находят тему для разговора.

Сначала он сказал, что внимательно следит за моими публикациями в «Советской России» и считает, что я в целом правильно отражаю взаимоотношения в руководстве: экономическую и политическую войну против Союза, которую под флагом суверенитета ведет Россия. С этой темы разговор естественным образом перешел на злобу дня. Горбачев заявил, что он не видит политических и экономических причин для развала Союза, что все дело в неукротимом властолюбии Ельцина, его нежелании иметь конкурентов. Ельцин даже не понимает, что значит «прекратить Союз», какой пласт военных, дипломатических, правовых проблем это потянет, сколько миллионов человеческих судеб перевернет…

Я согласился, что политика российского руководства замешана на авантюризме. Рано или поздно люди это поймут и тогда Ельцина, обманувшего их, возненавидят куда более люто, чем ненавидят Вас… Бестактность, конечно, но мне захотелось сказать это Горбачеву. В ответ — ни улыбка, ни усмешка — взгляд.

Почему распался Союз? Можно ли было это предотвратить? Горбачев повторил свою любимую мысль о пагубности насилия в политике. Я согласился, но с оговоркой: да, сейчас поздно, не поможет. Но когда загорелся первый дом в деревне —1988 год, Нагорный Карабах — надо было действовать жестче и использовать все возможности, чтобы загасить этот очаг. Горбачев тут же свернул эту тему, было видно, что она ему неприятна.