вспоминал, когда писал Vita Nova, есть такой: «Мои слезы, когда Ф[илипп] Р[ебероль] поступил в Нормальную школу»[243]. Грустно видеть, что их пути разошлись; обидно, что приходится оплакивать образ будущего, который он себе нарисовал.

Каникулы в Беарне не принесли утешения: по словам Барта, он задыхался там вдали от тех, кого любит. Тем не менее он решил все-таки получить диплом лиценциата, продолжая при этом давать частные уроки, например, Сержу Мэнге, которому помогал даже во время каникул, поехав к нему в Нормандию на некоторый срок летом 1936 года. Осенью деда по материнской линии госпитализировали в Валь-де-Грас, где он находился какое-то время под наблюдением врачей, а затем вернулся в Л’Иль-Адам, где умер 10 ноября в возрасте восьмидесяти лет. Его похоронили со всеми почестями на кладбище Монпарнас. Шумиха вокруг его смерти, на которую отозвались многие газеты того времени, не оставила Барта равнодушным. Он пока еще не стыдится своего предка и частично сохраняет то восхищение им, которое испытывал, когда был ребенком.

1937–1938 годы отмечены двумя значительными путешествиями. С июня по август 1937 года с группой студентов Барт ездил в Венгрию, в университет Дебрецен в центре Пусты, недалеко от румынской границы. До того как он был полностью разрушен во время Второй мировой войны, это был процветающий туристический город благодаря рекреационным сооружениям, устроенным в парке в центре города. В городе по большей части протестантском (включая университет, где Барт дал несколько уроков французского), царила атмосфера непринужденности и свободы, оставившая свой отпечаток на молодом человеке. На следующий год он совершил путешествие в Грецию, о котором так долго мечтал. С «Группой античного театра» он ехал из Афин в Микены через острова Санторини, Делос, Эгину. Он путешествовал по следам Филиппа Ребероля, за которым мысленно следовал, когда его сослали в Пиренеи: «Все время в Греции я думал о тебе. Ты здесь путешествовал. Побывал на этой крошечной скале, Делосе. Меня часто очень трогает то, что я и на самом деле совершаю это путешествие, в котором мысленно следовал за тобой с таким увлечением, когда был в Бедусе»[244]. Барт открывает для себя искусство путешествия как необязательное искусство, идущее по касательной[245], по краям. Любуясь центральными и заслуженно прославленными достопримечательностями – памятниками, музеями, статуями, – Барт тем не менее держится от них на расстоянии или в отдалении. Напротив, необязательное искусство путешествия предполагает любовь к посещению заброшенных мест, неизвестных скал. Оно характеризуется двумя чертами: ускользанием из группы, что позволяет посетить кварталы, расположенные вдали от центра и туристических мест, и практикой заметок, которая начинается им в этом путешествии и сохраняется в дальнейшем. Материал этих заметок позднее служит для написания фрагментарных, свободно блуждающих текстов, которые не столько рассказывают о путешествии, сколько передают чувственные впечатления. Текст «В Греции», опубликованный в Existences (журнале санатория Сент-Илер-де-Туве) в июле 1944 года, был первым свидетельством того, что выступает как совместное искусство путешествия и заметок, основанное на малом и маргинальном: искусство писать, шагая по краю или водоразделу. Барт также рассказывает о том, что дало ему Средиземноморье: конечно же, о том, что поразило его, когда он читал Ницше, – это интенсивность света, красота статуй, мысли, которые навевает созерцание руин, соединение солнца, воды и земли, но в еще большей степени – все маленькое, мрачное, вытесненное: «простые скалы», «ужасающая грязь», «узкий пляж», «утлое суденышко», «крошечная чашка», из которой пьют кофе, низменные части животных – acrocôlia, требуха, мозги, печень, зародыши, железы и вымя – облагороженные, однако, пристрастием, которое к ним питали древние. «Памятники Афин часто действительно так красивы, как о них говорят. Есть дурной квартал, который мне очень понравился; он расположен у подножия Акрополя: всего лишь базарные улочки, короткие и узкие, но полные жизни; я там часто бродил»[246]. В этом соположении двух высказываний, как в противоречивой близости двух кварталов, есть все: восхищение и красота, вызывающие своего рода безразличие, с одной стороны; удовольствие и беспорядок, позволяющие стать причастным, – с другой. Отсюда далеко до пантеона путешествия, обещанного в «Синем гиде», где преобладают живописные виды и где «жизнь той или иной страны оттесняется на задний план ее памятниками»[247]. Нега статуй – ничто по сравнению с нежностью, с какой вас бреет незаметнейший молодой цирюльник, используя «разнообразные кремы, сомнительные, но ложащиеся с такой легкостью, что этот чумазый волшебник прогоняет страх и отвращение»[248]. Только в такой обстановке и возможны приключения. Именно здесь, более чем на сияющих побережьях или там, где руины смешиваются с камнями, Барт видит, как движутся тела, позволяет какому-то из них себя увлечь или ловит встречный взгляд. Уже здесь он подступается к местам и людям, которые их населяют, через всю палитру качеств, рисующих то, что Жан-Пьер Ришар так метко назвал «истинным пейзажем чувств» Барта[249]. Среди этих qualia было масло, которое потом будет упоминаться в связи с tempura в «Империи знаков»[250], а еще позднее в связи с живописью Рекишо («масло – это та субстанция, которая увеличивает пищу, не кромсая ее на куски, и дает ей загустеть, не делая при этом жесткой»[251]), и, наконец, в связи с майонезом во фрагменте, не включенном в книгу «Ролан Барт о Ролане Барте»[252]. Масло соединяет в себе противоположные качества захватывающей все вокруг липкости (пагубное) и елейного покрова (благотворное), побеждающие здесь благодаря «глазированию», которое будет отмечаться и осмысляться в связи с «орнаментальной кулинарией» журнала Elle[253]. «Поскольку вся грязь сама по себе не исчезнет, ее покрывают глазурью; здесь ничего не жалеют: скорее сэкономят на воде, чем на штукатурке: помада, крем для обуви, косметика в изобилии, заменяя мыло, как масло у древних греков». В необязательном искусстве путешествия и заметок накладываются друг на друга пересекаемые ландшафты и территории, из которых желание и ассоциации составляют свои образы.

Вернувшись из Греции, Барт провел около недели возле Сен-Жерве у своего друга Мишеля Бауэра в отдаленной деревне, где он наслаждался некоторым одиночеством. В это время он переживал мистические кризисы, побуждавшие его к уединению, в чем уже тогда проявилась его любовь к маленьким сообществам, которая будет разрабатываться в семинаре «Как жить вместе». Когда тем летом они с теофильцами посетили бенедиктинское аббатство в окрестностях Брюгге в Бельгии, Барта тронули не столько духовность, сколько стабильность, царившая в этом месте, эффективность организации и правил. Этот фантазм снова возникает на вводной лекции 12 января 1977 года, где он называет его первичным: не Жизнь-вдвоем и не Жизнь-вместе