В свои планы Авдеев не привык посвящать кого-либо, ответил, что Чепцов неплохо проявил себя на «железке», прошел хорошую подготовку на офицерских курсах, и вообще новичков надо чаще брать на боевые операции.

Между тем случилось несколько происшествий, которые изменили планы начальника районной полиции и существенно повлияли на дальнейшие события.

После массового расстрела заложников резко изменился настрой местного населения. Люди понимали, что им мстят не только за взорванный эшелон. Приближался главный государственный праздник в стране: 25-я годовщина Октябрьской революции.

Все ждали каких-то хороших новостей. И они приходили. Сталинград упорно держался, перемалывая в непрерывных боях 6-ю армию Паулюса, одну из самых сильных и подготовленных на Восточном фронте. Если город не смогли взять за два месяца непрерывных атак, то тем более не сдадут в годовщину Октября.

Выдыхалось немецкое наступление на Кавказе. В двадцатых числах октября наши войска предприняли сильные контрудары, а в начале ноября практически остановили продвижение немцев к морю. Люди с оглядкой переговаривались:

– Морозы начнутся, и наши следом ударят. Германец холодов не любит, воюет зимой слабо.

Это было не совсем так. Вермахт воевал неплохо и зимой, и летом. Но после разгрома немцев под Москвой ждали и нынешней зимой новых успехов.

Патруль в составе двух полицаев обходил одну из окраинных улиц райцентра. В эти предпраздничные дни патрули дежурили днем и ночью. Полицаи после недавнего массового расстрела заложников физически ощущали растущую ненависть населения. Кто-то наклеил на столб самодельную листовку, где корявыми печатными буквами было написано: «Дождетесь, «бобики», петлю на шею к годовщине Октября».

Младший из полицаев сорвал листовку и, осмотрев ее, сказал:

– Можно по почерку гада отыскать.

– Спрячь в карман. После смены сдадим в участок, – ответил старший. – Вот погода собачья. Хорошо хоть шинели новые выдали.

Дул холодный пронизывающий ветер, в лица хлестал дождь со снегом. Оба полицая замерзли, сапоги увязали в грязи, шататься по улицам надоело. Младший предложил:

– Чего мы по грязи шатаемся? Давай в дом зайдем, ведь положено дворы и постройки проверять.

– Как бы нас самих Шамрай не проверил. Не обнаружит на маршруте, оштрафует на половину жалованья, а тебе и ряшку набьет.

Младший полицай, парень лет двадцати, прошлой осенью сбежал от призыва, грабил пустующие дома, а когда пришли немцы, сразу вступил в полицию. Тогда казалось, что война вот-вот кончится, а служба сулила немалые выгоды.

Его не смутило, что пришлось участвовать в расстрелах евреев и пойманных активистов. Делал он это спокойно и неплохо разжился одеждой, обувью, даже золотыми украшениями. Родители его хвалили, особенно отец, который любил выпить.

Мать была тоже довольна хозяйственным сыном. Кроме ежемесячного пайка, порой обращались с просьбами соседи. Несли продукты, нередко деньги. Семья жила в достатке, но мать не уставала предупреждать шустрого сына:

– Ты там осторожнее. Без нужды с людьми не ссорься. Многие завидуют, волками смотрят.

– А это на что? – хлопал ладонью по прикладу винтовки сын. – Пусть кто сунется!

Омрачало настроение, что отказалась выйти за него замуж бывшая подруга и прервала всякие отношения.

– Ты же комсомольцем был, – укоряла девушка, – а стал предателем.

Парень пытался отшутиться, но девушка всячески избегала его.

Старший полицай, прежде чем поступить на службу, долго раздумывал и прикидывал. Идти на тяжелую работу в депо не хотелось, тоже записался в полицаи. Тем более немцы подступали к Москве и душили голодом Ленинград. О своем выборе стал жалеть весной сорок второго, когда начались расстрелы заложников и массовый угон молодежи в Германию.

Но что-то менять было уже поздно.

– Пошли проверим вон тот двор, – предложил младший из полицаев, смахивая с лица влагу и снег. – Посидим в тепле, самогона, может, нальют.

Дальнейшие события развивались стремительно и жутко. Наверное, и правда говорят, что у каждого своя судьба. Спокойное патрулирование внезапно обернулось смертью.

В этом подворье жила пятидесятилетняя женщина. Муж и старший сын пропали без вести в начале войны. Второй сын, работавший на железной дороге, был недавно расстрелян как заложник после подрыва эшелона с танками.

Подавленная горем, состарившаяся женщина чистила хлев. Молодой полицай, шумно ввалившийся во двор, не спешил. Он знал, что у старухи имеются еще один сын и дочь.

– Где младший? В партизаны подался?

И вскинул винтовку. Женщина шла к нему, волоча ноги в резиновых опорках, и держала в руках вилы с налипшими комьями навоза.

– Ладно, ладно, стой, – попытался успокоить ее старший полицай. – Мы сейчас уйдем.

Но женщина, неуклюже прыгнув (с ноги слетел один опорок), с маху воткнула вилы в молодого полицая. Выстрел оглушил ее, но пуля пролетела мимо. Зато вилы пробили новую шинель, низ живота и застряли одним зубцом в тазовой кости.

Старший полицай со страхом наблюдал, как быстро струится по сапогам приятеля кровь, а сам он, выронив винтовку, стоит, раскачиваясь, боясь дотронуться до вил, торчавших из живота.

– Убили… убили…

Язык заплетался, изо рта вместе с розовой слюной вылетали бессвязные слова. Он тяжело завалился на бок, а на крыльцо выскочили парень лет шестнадцати и его сестра, на год моложе.

– Паша, бери Танюшку, и уходите. Быстрее одевайтесь, хлеба с собой захватите! – крикнула им мать.

Девушка заплакала. Старший полицай растерянно топтался возле скорчившегося напарника и не решался выдернуть вилы. Вокруг тела расплывалась большая лужа крови, смешанной с мочой.

– Маманя, а ты? – спрашивал сын. – Они ведь тебя убьют.

– Уходите скорее! – срываясь, кричала на детей женщина. – Танюшку спасай, измордуют девку!

Она не обращала внимания на старшего полицая, которого знала еще с детства. Тот наконец собрался с духом, выдернул вилы – кровь потекла сильнее. Полицай расстегнул шинель, задрал одежду и неумело бинтовал раны: два пузырящихся отверстия в нижней части живота.

Через несколько минут из дома снова выбежали сын и дочь с небольшими узелками в руках. Они звали с собой мать, тянули ее за руки.

– Бегите, я вас догоню, – оттолкнула она сына. – Быстрее!

Полицай поднял прислоненную к двери сарая винтовку, но шестнадцатилетний Пашка погрозил ему зажатой в кулаке «лимонкой»:

– Не лезь… взорву на куски!

На улице уже собралась небольшая кучка людей. Пашка, сжимая в одной руке гранату, тащил за собой упиравшуюся сестренку. Люди невольно расступились, кто-то окликнул его: