Мама дышит с трудом. В течение последней недели мы понимали, что ее час приближается, и я чувствую это сейчас. Подремав, я просыпаюсь и вместе с Джорджией забираюсь на больничную койку. Мы неловко устраиваемся по обе стороны от нее. Одной ногой я упираюсь в пол. Я хочу быть рядом с мамой, чтобы она знала, что она не одна.

Ее глаза приоткрываются.

– Привет, мам, – шепчет Джорджия.

– М-мои девочки, – едва слышано произносит она.

– Мы здесь. – Я беру ее руку, ее кожа тонкая, как бумага. Джорджия берет ее другую руку. – Мы никуда не уйдем.

– Я люблю вас об-беих.

– Мы тоже тебя любим. – По моим щекам текут слезы.

– Не з-злитесь на этот мир, девочки. – Она делает вдох и кашляет. – Радуйтесь, что я ж-жила.

Джорджия и я прижимаемся к ее крошечной хрупкой фигурке, мы обе плачем, и меньше чем через двадцать минут на ее мониторах, которые она носила последние несколько недель, раздаются сигналы тревоги. Ее и правда больше нет.

– Пока, мама, – сокрушенно всхлипываю я. – Я буду скучать по тебе каждый день.

– Люблю тебя, – плачет Джорджия. – Надеюсь, тебе больше не больно, мама.

Наша мама так настрадалась за свою короткую жизнь, что нам остается лишь надеяться, что где-то и впрямь есть лучшее место. Потому что если кто-то и заслуживает счастья, так это она.

Глава тридцать первая

Тайер

Вой сирен выдергивает меня из сна и возвращает в кошмар. Каждый раз этот звук уносит меня в тот ужасный день с Форрестом. Я вылезаю из постели, и от ужаса у меня сводит живот. Спотыкаясь, я иду в ванную, но понимаю, что сирены по-прежнему воют, и громко.

Салем. Я натягиваю шорты, обуваюсь и спешу вниз по лестнице. Я даже не потрудился захватить футболку. Я выбегаю на улицу и вижу возле ее дома машину скорой помощи. Не раздумывая, я бегу туда.

Она стоит на парковке, в пижаме и с сестрой. Они плачут, вцепившись друг в друга, как будто если разойдутся, одна из них, или они обе, распадутся на части.

– Детка, – шепчу я, и каким-то чудом Салем меня слышит.

Она поворачивает ко мне заплаканное лицо, видит меня, и я читаю в ее глазах облегчение. Она обнимает сестру, а я обнимаю ее. Ей нужна поддержка, и я более чем счастлив ее оказать. Этой женщине я готов дать все.

Она прижимается ко мне и шумно вдыхает, словно до этого не могла дышать.

– Я с тобой, – бормочу я, целуя ее макушку. – Я всегда рядом.

Тело ее матери выносят из дома и грузят в заднюю часть машины скорой помощи.

– Ее больше нет, – громко плачет Джорджия. – Больше нет!

– Время пришло.

– Она так и не увидела нашего нового малыша.

– Да. Мне жаль. Я знаю, ты этого хотела.

Салем младше Джорджии, но она утешает старшую сестру. Салем всегда была такой, всегда служила опорой для других. Но теперь у нее есть я. Я стану ее опорой и буду рядом всегда, когда появится необходимость. Со мной ей не нужно быть самой сильной. Я помогу ей пережить любую бурю.

Скорая помощь уезжает, и на улице становится жутко тихо и темно. На другой стороне две мои любимые любопытные соседки, Тельма и Синтия, стоят на крыльце и наблюдают за происходящим. В знак приветствия Тельма поднимает руку, после чего они скрываются в доме.

– Мне нужно отвезти Джорджию домой, – шепчет мне Салем.

– Я ее отвезу.

– Нет. – Она качает головой. – Я должна это сделать.

– Уверена? Я могу отвезти вас обеих.

Она колеблется, борясь с желанием принять мою помощь, и наконец кивает.

– Хорошо.

– Схожу за ключами.

Я бегу обратно к своему дому и беру ключи от фургона. Салем садится на заднее сиденье с плачущей Джорджией и тихо дает мне указания, как добраться до дома ее сестры. Я останавливаюсь перед домом, выхожу и открываю дверь. Салем выходит вместе с сестрой и провожает ее до дома. Я остаюсь ждать на улице. Через четверть часа она выходит, ее светлые волосы падают на глаза, плечи сгорблены от усталости. Мне хочется ее обнять и не отпускать. Мне хочется, чтобы все это закончилось.

С ошеломляющей ясностью я понимаю, что, когда умер Форрест, она хотела сделать то же самое для меня, а я не позволил. Я был гребаным мудаком. Да, я горевал и находился на самом дне. И все равно я считаю, что должен был догадаться, что она пыталась мне помочь. Потому, что любила меня. Человек не станет делать все возможное и невозможное для того, кто ему безразличен.

Я встречаю ее на полпути к фургону и крепко обнимаю. Она прижимается ко мне всем телом, готовая рухнуть от измождения. Я по-прежнему без рубашки, я слишком торопился, когда вернулся за ключами, и не успел ее надеть. И теперь ее теплые слезы капают на мою голую кожу.

– Не волнуйся, солнышко, – я глажу ее по голове, – я рядом, я держу тебя.

Она вцепляется в меня, словно боится упасть, но я знаю, что это не так, просто ее руки слишком сильно дрожат.

– Она умерла, – икая, бормочет она. – Умерла. Я знаю, что это к лучшему. Ей больше не больно, но я хочу к маме.

– Шш-ш, – мурлычу я и опускаю подбородок ей на макушку. – Все хорошо.

– Почему нас покидают те, кого мы любим? – Она отталкивает мою голову и смотрит на меня заплаканными глазами.

Я вытираю ее слезы:

– У меня нет ответа на этот вопрос. Я годами его искал, но так и не нашел.

Я сажаю ее в фургон и везу домой; под домом я подразумеваю свой дом. По дороге она засыпает, и я достаю ее из машины и несу на руках до самой спальни, кладу ее в постель и укрываю. Ее дыхание ровное, а лицо все еще красное и пятнистое от слез.

Но она прекрасна. Она прекрасна всегда. Я смотрю на нее, и мне кажется, что каждый удар моего сердца говорит: моя. Я ложусь рядом с ней, обхватываю ее руками и прижимаю к груди.

– Я люблю тебя, – шепчу я, целуя ее шею.

Клянусь, даже во сне она улыбается, услышав эти слова.

* * *

Я слышу ее шаги: она тихо, на цыпочках, спускается по лестнице. Прислонившись к барной стойке, я потягиваю утренний кофе и улыбаюсь, когда она появляется из-за угла. Ее волосы взлохмачены после сна, рубашка помята, но мне чертовски нравится видеть ее