чудесная. И к тому же она единственная обратила на меня внимание. Ты понял, папа? Единственная! Но нет, тебе обязательно нужно было принизить меня. «Чего это ты так разоделся, петиметр?» — выпалил ты без всякого снисхождения. Я не знал, что такое петиметр. Ты заметил это по моему смущенному лицу и отправил меня за словарем. Петиметр (от французского petit maitre: щеголеватый мужчина, одевающийся в женственной манере, франт). «Понял, кто ты такой?» — сказал ты. Ясно было, что ты имел в виду: «Вылитый пидор», а тебя, как мы прекрасно знаем, от геев тошнило. «Переоденься, а это выброси на помойку», — приказал ты. Я заикнулся о вечеринке и о девочке, которая мне нравилась. «Учись, чтобы женщины любили тебя за тебя самого, а не за тряпки».

Видимо, ты хотел преподать мне урок. Но ты не должен был обзывать неуверенного в себе подростка каким-то непонятным словом, фактически означавшим «голубой». А мне следовало наплевать на тебя, развернуться и уйти на вечеринку. Загулять с этой девочкой и через месяц лишить ее девственности в каком-нибудь мотеле. Пойдя тебе наперекор, я бы заслужил твое уважение. Но я чуть не плача поднялся к себе в комнату, снял новые вещи, повесил на вешалку и навсегда убрал в шкаф. Пристыженный, лег в постель и никуда не пошел. Девочка — ее имя стерлось у меня из памяти — решила, что я ее продинамил, и больше со мной не разговаривала.

Мне трудно это признавать, но мой младший брат всегда действовал более решительно и смело, и с женщинами тоже. Однажды, когда ему было тринадцать, мама отправила его отдать долг своей парикмахерше. Он пришел, как раз когда та закрывала салон. Она пропустила его внутрь и притворила дверь. Он отдал ей деньги, она положила их в ящик стола и заперла на ключ. Хосе Куаутемок уже собирался уходить, когда она взяла его за руку и утянула в подсобку. «Ты мне нравишься», — сказала она, усадила его на табурет и стала целовать. Потом спустила с него штаны, сама задрала юбку. Повернулась к нему спиной, взяла его член и ввела себе во влагалище. И стала двигать своими розовыми ягодицами взад-вперед. Хосе Куаутемок кончил почти сразу же, и она, почувствовав это, вскрикнула и содрогнулась.

Когда он мне это рассказал, я не поверил. Он ненавидел, когда его называли вруном, и потому предложил мне в следующий раз подсмотреть за ними. Так мы и поступили. Он зашел в парикмахерскую, а пять минут спустя я прилип к замочной скважине. Все оказалось правдой. Голая парикмахерша скакала верхом на моем брате.

Меня снедала зависть. Почему он, а не я? Воображаю твой ответ: «Потому что он блондин, а ты чернявый». Ты считал, что в нашей стране процветает «точечный» расизм. Во всех сериалах главные герои всегда были светленькие. В красивой рекламе снимали только белых. Такие, как я, смуглые люди с прямыми волосами и грубыми чертами, не вписывались в каноны красоты, статуса, власти. Только белая кожа гарантировала доступ в высшие сферы политики и общества. Но я отказываюсь думать, что парикмахерша спала с моим братом из-за этого. Просто он ей нравился.

Я лишился девственности с той же женщиной, что и Хосе Куаутемок. И умирал со стыда, потому что он сам, после нескольких месяцев романа с ней, попросил ее оказать мне такую услугу. Парикмахерша воспротивилась. Она не проститутка, сказала он, а с ним завела роман из нежных чувств. Нежных чувств? Видимо, она оговорилась, хотела сказать: «У меня от тебя слюнки текут». Сегодня, в эпоху политкорректности, она бы уже сидела за растление малолетних. А в те времена считалась щедрой секс-наставницей. Она согласилась переспать со мной только после того, как Хосе Куаутемок пригрозил ее бросить. Представляешь себе? Тринадцатилетний сопляк шантажировал замужнюю женщину, чтобы его старший брат познал радости плотской любви.

Я обработал парикмахершу в том же месте и в тот же час, что мой брат. Вошел в то же влагалище, сосал те же соски, сжимал те же ягодицы. Это было быстро и неприятно. Кончил я молниеносно, а она злорадно усмехнулась: «Ты своему брату и в подметки не годишься, скорострел». Жутко унизительно. Ты так не считаешь, Сеферино? Хосе Куаутемок окончательно утвердился как альфа-самец. Он решил, когда и с кем у меня будет первый раз, и если бы не он, я бы еще на добрый десяток лет остался девственником. В четырнадцать лет Хосе Куаутемок уже уверенно передвигал фигуры по доске половой жизни.

Пока я едва мог завязать разговор с девушкой, мой брат продолжал свои жеребцовые похождения. Его нельзя было назвать красавцем. Привлекательность Хосе Куаутемока состояла в том — это я слышал от самих женщин, — что он излучал не истовство. «Его взгляд, — говорила мне одна из его многочисленных девиц, — всегда на тебе. Он как лев, готовый напасть в любую секунду». Некоторые — а для многих он был первым мужчиной — признавались, что он их пугает. Они не могли объяснить, чем именно. Хосе Куаутемок был спокойным, приятным, даже очаровательным молодым человеком и ни одну из своих девушек не обидел ни словом, ни делом. Но в его руках, глазах, улыбке неизменно таилась угроза. Учитывая, что сейчас он осужден на бог знает сколько лет тюремного заключения, страхи этих девушек оказались вполне оправданными.

Я бы дорого дал, чтобы унаследовать самые блестящие черты твоего характера, те, о которых твои друзья-американцы метко отзывались: «largerthan Ufe»[11]. Из всех животных я бы сравнил тебя со слоном. Где бы ты ни появлялся, тут же проявлял свое толстокожее превосходство. В тебе было меньше метра шестидесяти, но своим громовым голосом, самоуверенностью, чеканной поступью ты затмевал людей на двадцать сантиметров выше себя. Я сам был из таких, но в воспоминаниях ты всегда возвышаешься надо мной. Если спросить у знакомых про твой рост, любой скажет, что не менее метра восьмидесяти. Удивительно, как личность может оказывать влияние на пропорции тела.

Ответь мне, Сеферино, с высоты твоего слоновьего великан-ства: а каким животным мог бы быть я? Робкой и чуткой антилопой куду? Умной гориллой? Или, может, вспоминая петиметра, павлином? Я, признаюсь, больше вижу себя рептилией.

В подростковом возрасте я, наверное, напоминал ящерицу. Увертливую, боязливую. А со временем стал крокодилом. Точно, крокодилом. Колоссальным ящером из тех, что бревном лежат на речном берегу, а потом внезапно