Ты не представляешь себе, папа, как безжалостно я научился вести бизнес. Мои конкуренты, довольные собой, высокомерные, садились напротив меня в своих сшитых на заказ костюмах, со своими портфелями из дорогущей кожи, набриолиненными волосами, дизайнерскими галстуками, часами за хренову тучу долларов и надеялись обобрать меня. Я внимательно и спокойно их выслушивал. Не жестикулировал, не спорил, не уговаривал. Просто сидел и ждал возможности нанести удар. Они никогда этого не ожидали. Когда они были точно уверены, что вот-вот победят меня, я обходил их и завладевал их состоянием. Они намеревались вывести меня из игры, но сами сходили с доски. Не думай, Сеферино, будто я сговаривался с продажными политиками или вообще жульничал. Нет. Я всегда был безупречно честен. Это ты, среди прочих ценностей, привил мне честность, папа, и я от нее не отступался. Крокодил с принципами. Я уверен, ты бы мною гордился, Сеферино. Очень, очень гордился.

Заключенные смотрели на нас с любопытством, но, вопреки моим ожиданиям, никто не отпустил комплимента или сальности. Возможно, их предупредили, что строго накажут, если они станут вести себя неподобающе, а может, они просто нас опасались. Некоторые балерины превосходили ростом большинство заключенных, а наши тела, натренированные долгими часами танца, были более мускулистыми, более эластичными и рельефными, чем их бесформенные тела. Лишь немногие выглядели на метр восемьдесят, хотя я увидела и пару человек выше двух метров. Длинными коридорами, выкрашенными в фисташковозеленый цвет, — стены обшарпаны, по сторонам стоят пластиковые ведра, и на веревках сушится белье — мы прошли в концертный зал. Это оказалось первоклассное театральное помещение, полностью построенное на средства из фонда Эктора и Педро. Новые удобные кресла, правильное освещение, отличный занавес, на полу ламинат, а поверх ламината прочные ковры. Можно без проблем показывать балет, драму, концерты.

Хулиан и Педро действительно проделывали огромную работу, стараясь дать заключенным качественное образование в сфере культуры и искусства. После всего увиденного я осознала, как важно наше выступление и какое неизгладимое впечатление оно может произвести на мужчин, привыкших к самому низкопробному телевидению и самой вульгарной музыке.

В офисах, превращенных в гримерки, было безупречно чисто, а продезинфицированные туалеты благоухали хлоркой. На столе стояли чипсы, орешки, соки, минеральная вода. Контраст с коридорами, по которым мы только что прошли, был разительным. Чувствовалась рука Педро, который уверял, что, если бы ему позволили, переделал бы всю тюрьму, чтобы стала более уютной и стильной.

Помня о словах Педро, я старалась по дороге приметить кого-нибудь, кто показался бы мне хоть отчасти привлекательным. Но мне не попалось ни одного красивого или даже просто видного мужчины. Море одинаковых низеньких людей, в котором никто не выделялся. Педро сказал, это потому, что нам встретились в основном мелкие преступники, происходившие из самых низов общества. «На выступление стянется крупная рыба, — пообещал он. — Ты их в темноте не увидишь, но они там будут». Я поинтересовалась, придет ли мой загадочный кавалер. «Конечно, и ты его сразу же узнаешь».

К шести мы были готовы. Несмотря на воодушевление, мы мандражировали. В женской гримерке многие трещали без умолку — все от нервов. Я попросила всеобщего внимания. «Думаю, нам пора помолчать и сосредоточиться. Пусть ничто из того, что вы сегодня видели, не повлияет на ваш танец. Ваша забота — произведение, а не публика». Все умолкли, и в тишине мы завершили подготовку.

В половине шестого мы услышали, как зал начал заполняться людьми. Мы не должны были думать о том, кто придет на нас посмотреть, но все же я не могла забыть про контекст. Эмоциональную нагрузку этого места нельзя было просто сбросить со счетов. Гул в партере нарастал. Заключенные были в предвкушении. Видимо, таких мероприятий, как наше, раньше здесь не проводили. Я предположила, что сравнить нашу работу им будет не с чем, и вызов от этого стал еще серьезнее. Я выглянула из-за кулис. Аншлаг. Глубоко вздохнула и покрутила головой, чтобы растянуть мышцы. В первый раз в жизни заметила, что у меня вспотели руки.

Ровно в семь Хулиан вышел на сцену с микрофоном: «Добрый вечер, друзья! Добро пожаловать на выступление труппы „Танцедеи", которая великодушно согласилась приехать сегодня к нам и показать свою работу. Сегодняшний спектакль называется „Рождение мертвых", его придумала и поставила Марина Лонхинес. Мы надеемся, что вы отнесетесь к танцорам с уважением и будете наслаждаться выступлением в тишине. Большое спасибо, друзья».

Хулиан сошел со сцены, свет погас. В зале наступила полная темнота. Руки у меня вспотели еще сильнее. Включился прожектор и осветил центр сцены. Я обернулась к балеринам и дала знак начинать.

Хосе Куаутемок вышел на улицу, под слепящее солнце, на кипящий асфальт. Галисия прогуливался весь из себя спокойный и причепуренный, будто непобедимый, или невидимый, или неуязвимый, или неубиваемый. Начальник полиции, по самое не могу увязший в наркотрафике, не станет просто так шататься по улицам. Видимо, он считает, что город завоеван его дружками, а значит, и кругом одни дружки. Черт его знает, то ли он малоопытный, то ли тупой, то ли страх потерял, то ли наглость его греет. Хосе Куаутемок прошел примерно квартал по другой стороне улицы параллельно Галисии, чтобы оценить обстановочку. Да, так и есть, он один, без охраны.

Тогда Хосе Куаутемок ускорился. Капитан шагал медленно и пялился в разные стороны, прямо пенсионер на прогулке. Хосе Куаутемок перешел улицу и встал на углу. Прислонился к стене. Жара усиливалась, и он почувствовал, как капля пота стекает у него по переносице. Еще не хватало, чтобы в глаз попала в решающую минуту.

Теперь Галисия был в двух метрах от него. «Добрый день», — поздоровался Хосе Куаутемок. «Добрый день», — ответил Галисия. Недолго думая, Хосе Куаутемок отделился от стены, вытащил револьвер и прицелился Галисии в голову. Тот только и смог, что еле слышно пролепетать: «Нет». Прогремел выстрел. У капитана чуть всколыхнулись волосы, будто ветерок растрепал. Он уставился на Хосе Куаутемока, как бы спрашивая: «Уот зе мэттер?», пока из него вытекали мозги, и дурные мысли, и просто мысли, а по шее бежала струйка крови, и все это в замедленной съемке, как во второсортных фильмах про злодеев. Хосе Куаутемок сделал еще два выстрела, и Галисия рухнул навзничь, глаза налились кровью, рот раскрыт.