– Да, знаю, – прервал он меня.

– Однажды ты зайдешь слишком далеко.

– Ты мне твердишь это почти ежедневно.

– Я, может, и твержу, да ничего не меняется.

Паскаль остановился. Мы уже дошли до главного коридора носовых палуб, где даже в этот час было полно народа. Многие выходили после ужина и направлялись в казармы или же собирались провести вечер в каком-нибудь кабаке. В том, что располагался поблизости, уже было шумно и накурено.

– Послушай, этот кретин Харберт достал меня по самое не могу, – заговорил Паскаль. – Стоит ему подойти к моему пульту, я уже готов вскочить и двинуть ему по роже! А когда вижу, как этот говнюк Морен его обхаживает, мне просто блевать охота!

Его вечная порывистость начала меня немного раздражать.

– Черт, да ты хоть соображаешь, где находишься? Ты сейчас на папском военном корабле, и ты простой бесшипник, у которого есть одно-единственное право: заткнуться! Со своими неразумными реакциями ты надолго загремишь в карцер, а то и хуже! Может, пора уже вбить это себе в башку? – Увидев его недовольное лицо, я смягчился. – Я понимаю, почему ты бесишься, ты же знаешь, что я думаю так же, как и ты. Но что произойдет в тот день, когда ты перегнешь палку и всерьез спровоцируешь Харберта или Морена?

Мы опять двинулись в сторону столовой.

– Во всяком случае, я знаю, что произойдет, если ничего не делать, – бросил Паскаль.

– В каком смысле?

– Ладно тебе, не будь наивен. Ты что, правда думаешь, что, когда кампания закончится, они вручат тебе обратный билет на Землю?

– Не понимаю, почему бы им этого не сделать.

– Потому что ничто их не заставляет.

– Может, ты рассчитываешь сам их заставить?

Паскаль засунул руки в карманы.

– Не знаю, получится ли, но стоит попробовать.

Такого я не ожидал.

– Что это за загадочный вид? Похоже, ты задумал какую-то подлянку.

– Точно. Ведь если сидеть, как ты, в своем уголке и ждать, пока все само образуется, то никакой «подлянки» не задумаешь.

Я снова остановился. Шедший за нами человек резко притормозил и обогнал нашу парочку, бросив на нас осуждающий взгляд.

– Ладно, выкладывай, великий конспиратор. Я тебя слушаю.

С недоверчивым видом Паскаль проводил глазами обогнавшего нас человека и потянул меня за руку, предлагая продолжить движение.

– Я не один так думаю, – снова заговорил он, понизив голос. – Другие бесшипники согласны со мной, и их очень даже немало. Может, пришло уже время действовать. Штаб должен понять, что мы не стадо безответных овец, которыми он сможет располагать по своему усмотрению, когда крестовый поход закончится. Они должны научиться с нами считаться.

Ну вот, приехали. Я давно опасался, что такой момент наступит. Вскоре после нашего знакомства я понял, что Паскаль не будет вечно мириться с создавшимся положением и захочет вернуть себе контроль над тем, что с ним происходит. Я и сам много над этим размышлял и пришел к единственному выводу: лучше сидеть спокойно.

– И что? Что вы собираетесь делать, ты и эти другие бесшипники?

– Еще не знаю, я только-только вступил с ними в контакт. Но мы попробуем тайно собраться кое с кем из парней, чтобы вместе поразмыслить над этим. Я знаю, что некоторые уже начали действовать.

– Вы все закончите в Камере забвения.

– Ты-то уж точно не рискуешь туда попасть, – сухо ответил он.

Я был глубоко задет этим замечанием, а потому замолчал. Просто не видел смысла продолжать разговор в таком тоне, тем более что был совершенно уверен: переубедить его не удастся. Паскаль никогда не сможет понять, как сильно я привязан к родным и какую ответственность перед ними испытываю. Сколько раз мне тоже хотелось дать отпор и бороться, чтобы заставить себя уважать, но меня всегда останавливала угроза тюрьмы. Если бы дело касалось только меня, я бы не испугался и рискнул. Но это означало бы оставить семью без средств к существованию, после всех жертв, на которые они ради меня пошли, бросить их на произвол судьбы. А на это я никогда не смогу решиться.

– Я только надеюсь, что ты знаешь, что делаешь.

Вместо ответа Паскаль пожал плечами.

* * *

Незыблемый устав гласил, что никому нет допуска в трапезную после начала чтения Писания. К счастью для Танкреда, на «Святом Михаиле» Устав соблюдался не так строго, как в монастыре. К тому же он был знаком с унтер-офицером, надзиравшим за вновь прибывшими. А потому он, пусть и с небольшим опозданием, смог зайти в столовую, когда та была уже заполнена. Заметив братьев Турнэ, он быстрым шагом двинулся к ним.

Взойдя на амвон, монах читал Послания святого Петра, перекрывая своим мощным голосом рассеянный гул, производимый несколькими сотнями человек, тихо переговаривающихся за ужином. Молчание за столом не было жестким предписанием, но всем настоятельно рекомендовалось слушать чтение Священного Писания, а если уж разговаривать, то тихо.

Соблюдение древних религиозных армейских обрядов на борту «Святого Михаила» могло иногда показаться обременительным, но это были сущие пустяки по сравнению с некоторыми командорствами[43] тамплиеров, где случалось бывать Танкреду. Там ему всегда претило строжайшее следование Уставу. Он никак не мог понять, в чем смысл подобного давления на личность, как если бы глубина веры каждого исчислялась количеством и тяжестью ритуалов, которые ежедневно предписывались к исполнению. Самым неприятным для него было обязательное молчание во время трапез и на исходе дня, после повечерия[44]. В этот момент все люди замыкались в себе, что создавало атмосферу тягостного заточения, и этим в немалой степени объяснялась та сдержанность, с которой Танкред относился к местам, где религиозные отправления отличались излишней суровостью.

Льето приберег ему место за столом. Танкред уселся между ним и Энгельбертом, произнес благодарственную молитву и быстро перекрестился. И тут же принялся за ужин: овощной суп, салат с куриной грудкой, хлеб, сыр и апельсин. Как всегда, меню было разработано диетологами в белых халатах, которые мыслили только калориями и минеральными солями. Кухня на борту была такой выверенной, что Танкред почти скучал по простой солдатской жратве, то есть извечном тушеном месиве, основном блюде полевой кухни, которым его потчевали во время военных кампаний на Земле. Пусть не всегда было понятно, из чего состоит эта посредственная стряпня, зато у нее неизменно имелся вкус, не то что у этого обеззараженного и лишенного запаха корма, который сейчас лежал у него перед носом. Благодарение Господу, в отличие от вкусовых качеств, количественные показатели были на высоте; всем дозволялось просить добавку, если они не насытились первой порцией. Хотя устав призывал к воздержанности в вечерней трапезе, после дня изматывающих тренировок не многие солдаты согласны были довольствоваться «супом и толикой молока».