— Кейт, милая, подожди, прошу тебя! Подожди.

Дверь громко хлопает. Мне хочется кинуться за ней, но я понимаю, что только отпугну ее. Она должна сама прийти ко мне. С несчастным видом беру трубку.

— Бэт, это Энн.

О Господи! Последний человек, с которым мне сейчас хочется общаться, — это мать Уильяма. Никогда не знаю, о чем с ней говорить. Ее сын отказывается с ней разговаривать уже двадцать лет. Вопреки его воле я поддерживала с Энн связь — в основном ради детей, но и ради нее тоже, как мать ради матери. Даже представить невозможно, как бы я себя чувствовала, если бы Бен или Сэм вычеркнули меня из своей жизни.

Или Кейт, конечно.

Изо всех сил стараюсь говорить приветливо:

— Энн, как поживаешь?

— Вообще-то не очень хорошо, — резко отвечает Энн. — Я только что вернулась от врача.

— Ах, бедняга. Все в порядке?

— В общем, именно это я и хотела с тобой обсудить.

К счастью, учитывая, как ужасно я поступила с Этной на прошлой неделе, можно сказать, что она не злится на меня подолгу.

— Тебе повезло, что я тебя так люблю, — со вздохом говорит Этна, — иначе я бы не рассказала тебе, что на трех твоих работах теперь красуются таблички «Продано». Да успокойся ты, Бэт. Я же сказала: они хороши.

Именно Этна помогла мне взглянуть на фиаско с Дэном с неожиданной стороны.

— А почему бы ему не запасть на тебя? — спрашивает она, склоняя набок голову (выкрашенную на этой неделе в зеленый цвет по случаю Дня святого Патрика) в свойственной ей манере. — Ты опытная, волнующая зрелая женщина, в которую однажды превратится и Кейт. Ничего удивительного, что он сражен. А он — прямо копия Уильяма, каким тот был двадцать лет назад, потому у тебя и намокли трусики.

По ее словам выходит, что все вполне безобидно, вполне нормально. У меня сразу поднимается настроение. У каждой глупой, неожиданно слегка влюбившейся женщины средних лет должна быть такая подруга, как Этна.

Поэтому, когда мне на мобильный звонит Дэн и умоляет позировать вечером на рисунке с обнаженной натуры — «Ну пожалуйста, Бэт! От этого зависит моя преподавательская карьера. Девушка, которая обычно позирует, сбежала с цирковым гимнастом. Пожалуйста, не смейся, я говорю правду», — конечно, я не могу отказать. Если честно, после удручающего разговора с матерью Уильяма я имею право дать выход своим эмоциям. А если где-то в глубине и есть некий легкий трепет совести — ничего страшного. Я же не собираюсь ничего такого делать.

Возвращаюсь домой, чтобы переодеться. Ну не совсем переодеться — ведь я буду вообще без одежды, — но немного привести себя в порядок.

Врываюсь в кухню, ощущая себя несколько странно и легкомысленно.

— Ах, Уильям! Ты уже дома. Я не насовсем — на секунду, прихвачу пару вещей, потом возвращаюсь, у меня урок рисования с натуры. Я же говорила тебе, что меня не будет вечером?

Он раздраженно опускает молоток на стейк.

— Ты же не против, милый? — набравшись храбрости, продолжаю я. — То есть я не обязана идти, но они будут не в восторге, если я пропущу, ведь я же обещала…

— Разумеется, я не против. Я уже говорил тебе, было бы неплохо, если бы ты время от времени проветривалась. — Он бросает на меня исполненный подозрений взгляд. — Бэт, ведь ты принимаешь таблетки? Мы же не хотим повторения…

— Да-да, все в порядке, — сердито отмахиваюсь я.

Я медлю, собираюсь с духом: надо сказать ему об Энн. Я должна сказать ему, должна, должна. Больше нельзя откладывать. Быть может, рассуждаю я в приступе нездорового оптимизма, Уильям даже будет рад, когда справится с удивлением.

Наконец торопливо выплевываю слова:

— Уильям, я пригласила твою мать на ужин в воскресенье. У него от лица отливает кровь.

О Господи! О Господи! Реакция будет хуже, чем я ожидала. Продолжаю нервно лепетать:

— Уильям! Это же Пасхальное воскресенье, а во вторник ей исполняется восемьдесят! Ведь нельзя, чтобы ваша ссора длилась вечно. Я имею в виду, уже двадцать лет. Я подумала, чем нынче не подходящий момент, чтобы простить друг другу былые обиды. К тому же Бен и Сэм тоже приезжают завтра…

— Ты сделала — что?

—…и я знала: если спросить у тебя, ты, конечно, не позволишь. Ну же, дорогой. Конечно, ты с ней не ладишь, но ведь и моя матушка вовсе не сладость и свет, и все же мне удается…

У него такой вид, будто он хочет пришибить меня молотком для мяса.

— Это совсем разные вещи!

— Да, но я понимаю, как ты…

— Твоя мать не убивала твоего отца!

Ну почему он такой упертый? Конечно, ему нужно кого-то винить, и все же единственный человек, виновный в самоубийстве его отца, и есть сам его отец. Никто не способен довести до самоубийства другого человека. Это делают вопреки — назло — вам. Я-то знаю лучше, чем кто-либо.

— Твоя тоже, Уильям!

— Тебя там не было.

Его тоже там не было: ребенок никогда не осознает реального положения вещей в браке своих родителей. Конечно, я не скажу ему этого. Мне не хватит духа.

— Она твоя мать, Уильям! — еле-еле выговариваю я.

— Отмени.

Бывают времена, когда я просто ненавижу своего мужа.

— Не могу, это было бы…

— Я сказал — отмени!

— Пожалуйста, Уильям. Если с ней что-нибудь случится, а ты даже не успеешь…

— Разве ты не опаздываешь на занятие? — зло огрызается он.

«У нее же лейкемия! — хочется выкрикнуть мне. — Она не доживет до восьмидесяти одного года, и если ты с ней не помиришься, будешь чувствовать себя еще хуже, чем после смерти отца!»

Но я понимаю, что мне не выиграть этой битвы. Закинув сумку на плечо, я тихо выхожу на вечернюю улицу.

— Тебе тепло здесь? — спрашивает Дэн.

Нервно киваю: я еще не отошла после ссоры с Уильямом.

Шестеро студентов, сидящих полукругом вокруг меня, вдруг оказываются целиком поглощены подготовкой бумаги и карандашей.

Дэн протягивает мне длинный красный шелковый халат.

— Можешь пока надеть. Его легко скинуть, когда будешь готова.

Переодеваюсь, запершись в крошечной уборной. О Господи! И зачем я только согласилась?

«Возьми себя в руки, Бэт. Это же смешно. В позапрошлые выходные ты с легкостью разделась догола на глазах у тысячи людей. Так что теперь поздно скромничать».

Быстро, чтобы не потерять остатки самообладания, скидываю одежду и складываю аккуратной стопкой на крышке унитаза, пряча сероватые «бабушкины» трусы подальше под джинсы. Быть может, если принимать продуманные позы, удастся спрятать самые дряблые места на животе. Ну, к примеру, задрапировать синельным покрывалом на шезлонге. Руками можно придерживать груди вместе, чтобы они не расползались по бокам, как две яичницы. А если откинуть голову, исчезнет двойной подбородок…