– Игрушки? – осторожно уточнил следователь, боясь еще больше напугать женщину, которая и так плохо понимала, что от нее хотят. – Какие игрушки?

– Ах, ваше высокоблагородие, – всплеснула руками женщина, – обыкновенные, для детей!

– Какие, покажите. Какие игрушки были тогда принесены госпожой Крупениной? – настаивал следователь.

Женщина растерялась, стала звать детей, но те забились по углам, а когда появились, то тоже в толк взять ничего не могли. Давно было, разломались, небось!

Видя, что дело совсем не ладится, мисс Томпсон, до этого молча наблюдавшая за действиями следователя, вдруг произнесла:

– Сударь, дозвольте мне! – И не дожидаясь, пока Сердюков кивнет в ответ, мягко взяла женщину под руку. Другой рукой прихватила самого старшего из детей и тихонько вывела их в соседнюю комнату.

Прошло около получаса. Сердюков прохаживался по убогому жилищу под скрип грязного некрашеного пола. Он то и дело бросал сердитые взгляды на облупленную дверь, за которой скрылись гувернантка и хозяйка жилища. Но оттуда не доносилось ни звука. Заснули, что ли? Наконец, не утерпев, он направился к двери, взялся за липкую веревочку, служившую ручкой, но дверь тотчас же отворилась. Вышла мисс Томпсон с озадаченным видом.

– Мы не нашли свистюльки, – произнесла она.

– Свистульки? – переспросил Сердюков.

– Ну да! Ведь именно она заинтересовала вас. Я точно, совершьенно точно помню, что их было две. Юлия Соломоновна купила две. Для Мити, – гувернантка вздохнула при воспоминании о потере, – и для подарка больному ребенку в этом доме. Митья свистюльку сломал, а потом она чудьесным образом стала целехонька. А тутошней нету!

К разговору присоединилась снова хозяйка квартиры. Она уже немного успокоилась и больше не выглядела такой насмерть перепуганной.

– Она подарила нам, подарила, – лепетала женщина, – мы не могли ее украсть!

– Полно, в этом вас никто не обвиняет! – ласково произнесла мисс Томпсон. – Только непоньятно, как же вторая свистюлька вновь вернулась в дом госпожи Крупениной?

– Может, она сама ее забрала, верней, не она, а ее посыльный, – пробормотала женщина.

– Какой посыльный? – в один голос вскричали следователь и его спутница.

– Не знаю, судари мои, не знаю! – женщина пожала плечами. – Приходил молодой человек, высокий такой, красивый. Манеры благородные. Сказывал, что госпожа еще провизии присылает для больного дитя, и впрямь принес корзинку… Может, она приказала забрать свистульку обратно?

– Помилуйте, зачьэм ей эта грошовая свистюлька! – в сердцах воскликнула гувернантка.

– Вот и я подивилась. Дети принялись искать, чтобы играть, глядь, нету. Вроде валялась прямо тут, на столе. Поискали, нету, – она пожала плечами. – С той поры и нет. Да мы уж и думать забыли. Вот вы пришли искать, и снова нету!

Она огляделась по сторонам, словно надеясь все же увидеть потерянную игрушку.

– Значит, говорите, прямо на столе лежала, посредине. И была видна всякому, кто войдет? И так же легко можно взять? – спросил следователь. Но это уже даже и не был вопрос, а скорее утверждение, догадка, мысль.

Женщина что-то еще невнятно бормотала. Но Сердюков уже взял мисс Томпсон под локоть и двинулся к двери. У порога он остановился, порылся в кармане и протянул женщине деньги:

– Надобно купить новую свистульку!

Фаина по-прежнему жила в доме Иноземцева. Но это была жизнь приговоренного к смерти. Он жив, но чутко прислушивается к звуку шагов за дверью темницы. Уже идут за ним? Так и она каждый раз вздрагивала всем телом, когда приходил почтальон или рассыльный, вдруг это телеграмма от Раисы Федоровны? До этого она уже совершенно привыкла к этой ненормальной и водевильной семейной жизни, пережидала жену-бурю и преспокойно возвращалась царствовать. Но теперь внутреннее чутье говорило ей, что все будет по-другому, ей и впрямь придется уйти навсегда.

Она пыталась говорить с Соломоном, но тот, видимо, посчитал, что и одного тягостного разговора достаточно. Он был мил, заботлив, предупредителен, нежен и щедр как никогда. И поэтому каждый его поцелуй, подарок, улыбка вонзались ей в сердце хуже ножа. Ржавого, тупого ножа!

Помаленьку, понукаемая любовником, она перевозила вещи в новую квартиру. Бросала как попало и стремглав возвращалась обратно, чтобы продлить последние дни, часы рядом с любимым человеком. Хорошо, что хоть Эмиль опять тут, под рукой, словом утешит, взглядом. Просто что-то промурлычет бессмысленное, и то уже легче.

Однажды днем, когда Соломон Евсеевич удалился в редакцию, прискакал Эмиль с каким-то поручением, взять, по обыкновению, бумаги. Сестра встретила его хмурым и безрадостным видом.

– Эка ты нынче нехороша! – подивился Перфильев, глядя на подурневшую от переживаний сестру.

– С чего же мне хорошеть и процветать? – всхлипнула Фаина. – Проклятая Раиска всю жизнь промытарила, не дала развода. И вот теперь все, конец, возвращается, вроде как вместе жить требует! А мне-то каково, я ведь его настоящая жена! Пусть и не венчанная, но я всю душу его знаю!

– Позволь усомниться, – мягко заметил Эмиль Эмильевич, – как можно утверждать, что знаешь человека совершенно, если мы иногда сами себя плохо знаем!

– А! – Сестра стала вытирать слезы, покатившиеся рекой. – Я к тебе за сочувствием, а ты с какими– то философствованиями!

– Отнюдь! – серьезно и грустно ответил Эмиль. – Впрочем, может, все же попытаться посмотреть на обстоятельства без слез? Стареющий любовник благородно одаривает свою возлюбленную, обеспечивает ее и предоставляет полную свободу! Это так романтично, так прекрасно!

– Мне кажется, ты насмехаешься надо мной! – воскликнула Фаина и чуть было не набросилась на брата с кулаками.

– Полно, полно! – он загородился от нее рукой. – Как я могу насмехаться? Я сочувствую тебе и пытаюсь помочь, хотя бы так, повернуть твою голову в другом направлении.

– В каком таком направлении? – Фаина не унималась. – Ты же знаешь, что я всю жизнь глядела только на него, дышала им, молилась на него! – И она опять безутешно зарыдала. – Я отравлю эту Раиску! Господи! Помоги! Пусть с ней что-нибудь дурное приключится! Освободи его, Господи! Отдай мне навсегда и всецело!

– Ох ты, батюшки мои, – сокрушенно покачал головой Эмиль Эмильевич и пошел за стаканом воды. Давно ли он так же бился от безысходности, а она, Фаина, пыталась помочь! Как переменчива и зла судьба!

В это время на каминной полке прозвенели часы. Эмиль удивленно поднял брови, вытащил часы из жилета на золотой цепочке, сверил.

– Прости. Я более не могу быть с тобой, мне надобно по делу. Не расстраивайся, смотри на вещи легче, проще, и, может быть, все как-нибудь образуется. – Он еще раз глянул на часы, на сей раз из удовольствия просто лицезреть сам предмет. Изящная дорогая вещица фирмы «Мозер», плоские, с затейливой гравировкой на крышке. На белом эмалевом циферблате красовались изысканные циферки, в которые утыкались остреньким носиком золотые стрелки. Эти часы в лучшие времена Фаина и Эмиль купили в складчину в подарок братцу, и он с ними не расставался.