– Ничего не образуется, – простонала Фаина в ответ и чмокнула брата в щеку.

Мягко стукнула крышечка часов, громче захлопнулась входная дверь, Эмиль ушел. А Фаина принялась бродить по квартире из угла в угол. Плохой день, какой плохой день! Не задалось с утра. Соломон проснулся хмурый, как ноябрьское утро. Расстроенное лицо подруги жизни стало явно раздражать Иноземцева. Поэтому она старалась или не поднимать на него глаз, или смотреть с вымученной улыбкой.

– Фаина, дорогая, я не могу видеть ни слез, ни этой фальши на твоем лице. Ты словно побитая собака, которую опять приласкал хозяин! Мне кажется, я не обидел тебя и не сделаю этого впредь. Так и ты, яви милость, не терзай меня своим расстройством! Я же не каменный, мне тоже тяжко! – проговорил он в сердцах за завтраком. – Что приключится с нами, если мы оба будем целыми днями стонать и убиваться?

Фаина прикрыла глаза. Ей вспомнились романы, где несчастные любовники, разлучаемые злыми силами, умирали вместе, чтобы уж и на небесах пребывать друг подле друга. Но чудесные образы разлетелись от резкого звука, она вздрогнула.

Рассерженный Соломон Евсеевич хотел с силой швырнуть салфетку на стол. Но тут же вскрикнул, лицо его перекосилось, салфетка улетела в угол комнаты. Фаина окаменела в первое мгновение от страха. А потом неожиданно для себя вдруг рассмеялась. По скатерти быстро и деловито бежал маленький паучок, который до того, вероятно, прятался под салфеткой. Обычный маленький безобидный паучок. Но Соломон смотрел на него, как будто перед ним открылись врата ада. Фаина уже давно знала эту странность любимого – боязнь пауков, пришедшую с ним из далекого детства, когда злые соседские дети подшутили над барчуком и засунули ему горсть пауков за шиворот. Обидчиков выпороли, а маленький страдалец чуть не умер: водой отливали, доктора призвали, так как с ребенком дурное приключилось, истерика, пена изо рта, судороги. С той поры пауки превратились уже для взрослого импозантного и самоуверенного красавца в самое страшное переживание, животный ужас, который он никогда и никак не мог в себе преодолеть. Терял голос, бледнел, покрывался потом, иногда доходило до обмороков, если не успевали убрать тварь прочь или, не дай бог, она оказывалась на самом Соломоне. Он боролся со своей постыдной фобией, но, увы, глубинный страх оказался неподвластен ни воле, ни рассудку. Фаина знала об этой неприятности, посмеивалась, чуть шутила, но всегда старалась предусмотреть, чтобы лишнее беспокойство не омрачало ни одного мига их совместной жизни. На прогулке, пикнике, везде, она заботливо оглядывала все вокруг. А уж дома прислуга каждый день рыскала по углам, изгоняя ненавистную тварь. Как мог взрослый человек до безумия бояться пауков, она не понимала, но эта особенность еще больше украшала кумира сердца в ее глазах.

– Ты смеешься? – едва вымолвил Иноземцев, у которого даже дыхание чуть не остановилось.

– Прости, – спохватилась Фаина, – мне по-прежнему кажется твоя боязнь глупой и необъяснимой. – Прости, – и она ловким движением полных белых пальцев подхватила паучка и вынесла его вон. Когда она вернулась к столу, желая загладить неприятное впечатление любовным воркованием, то там уже никого не было. Стул, далеко отодвинутый резким движением, злополучная салфетка в углу. Недопитая чашка кофе…

После ухода Эмиля Фаина рухнула на стул и замерла с окаменевшим лицом. Неизвестно, сколько времени она так сидела. Потом тяжело поднялась и снова принялась бродить бесцельно по квартире. Подошла к одному из окон и уставилась невидящим взглядом. Окно выходило на двор, внизу располагался маленький садик, устроенный по прихоти Иноземцева, там же небольшой флигель, служивший художественной мастерской издателю в ту пору, когда еще талант его блистал разными гранями, сараи, несколько деревьев и кустов. Фаина глядела вниз и вдруг отчетливо поняла, что видит фигуру брата. Эмиль? Он же уехал в редакцию! Перфильев легко, стремительно пересек небольшое пространство, умело хоронясь за стволами деревьев, за углом сарая. Что это он крадется? И куда? Во флигель? В мастерскую Соломона?

Фаина с недоумением продолжала стоять у окна в размышлениях. Она давно не бывала в этой мастерской. А ведь именно там зародилась их безумная страсть. Именно там Иноземцев-художник до беспамятства влюбился в свою прекрасную натурщицу. В последнее время, скучая и злясь, Соломон снова взялся за кисть, чтобы душа не онемела. Фаина просилась посмотреть, он ответил вяло, что теперь уж не то, смотреть не на что. Так, рассеять хандру, и не более того.

Куда же полез Эмиль, черт возьми?

Фаина, не отдавая себе отчета, схватила шаль и выбежала из квартиры. Несмотря на полноту, она двигалась так же легко, как брат. Почти бесшумно приблизилась к флигелю, пригляделась. Эмиль устроился на выступе крыши, взобравшись по небольшой лесенке, видимо, припасенной заранее. Пригнувшись, он внимательно наблюдал, вероятно, в отверстие или щель. Фаина стала припоминать расположение предметов внутри флигеля, и тут ее бросило в пот. Именно в этом углу всегда стояло огромное ложе, покрытое шелковым покрывалом с кистями. Сколько шалостей, игр и любовных проказ осталось на этом шелке нескромной тайной! Фаина вжалась в щель между углом сарая и деревом. Эмиль с наслаждением охнул и стал поспешно спускаться вниз, деловито отодвинул лесенку, вытер руки и лицо кружевным платком, подарком сестры, и побежал к дверям флигеля. При этом Фаина заметила его красное от возбуждения лицо, потный лоб, блуждающую похотливую улыбку. Более отвратительного зрелища она не могла себе представить!

Эмиль изготовился у дверей в почтительной позе. Миазмы возбуждения от лицезрения чужой страсти, которые еще секунду назад разрывали его на части, исчезли в одно мгновение. Дверь отворилась, и на пороге показались два человека. Фаина вытянула шею и чуть не вскрикнула. То были Соломон и его новая натурщица. При этом девица словно повторяла Фаину в молодости. Та же стать, белые волосы, большие глаза. Словно опять Фаина, но без мешков под глазами, второго подбородка, мелких морщин…

Все трое поспешили на улицу, где сели в два извозчика, которых Эмиль заблаговременно обеспечил. Эмиль сопровождал даму, издатель двинулся в редакцию радеть о судьбах русской словесности.

На негнущихся ногах Фаина подошла к двери мастерской, но остановилась на пороге. Войти? Узреть своими глазами следы плотских утех, подлой и грязной измены? К чему? Растерзать свое сердце? Она протянула руку к двери и увидела, что ключ остался торчать в замке. Соломон, разгоряченный любовными утехами, забыл о нем. Фаина вынула ключ и положила в карман. Вряд ли он осмелится спрашивать ее о ключе, забытом там, где его сегодня не было.

Сердюков и мисс Томпсон возвращались обратно на извозчике. Мисс Томпсон молчала, она понимала, что некоторым образом помогла следствию, и это льстило ее самолюбию. Она дожидалась, что скажет следователь. Какой странный человек! На первый взгляд совершенно неинтересный мужчина, высокий, худой, белобрысый. Нос большой и острый, глубоко посаженные глаза… Глаза! Они только в первый момент не производят никакого впечатления, потому что потом, если внимательно наблюдать, увидишь, как там постоянно бьются мысли. То вроде сонные, мутные, но это обман, потому что в следующий миг молнии мелькают, буравят собеседника. А потом снова тишина, болотце, но затягивают, затягивают…